Мария, княгиня Ростовская
Шрифт:
У ворот, ведущих во двор резиденции, стояли могучие нукеры в золочёных доспехах. Шэбшээдэй и Эрэнцэн спешились, бросив поводья коней собственным охранникам.
— Нам назначено, почтенные стражи!
Серебряные монеты ловко легли в руки почтенных стражей, упрощая процедуру входа — иначе вполне могли бы эти привратники продержать посетителей с четверть часа.
У входа в шатёр уже ждал толмач Немир, не то болгарин, не то серб. Шэбшээдэй и Эрэнцэн разом поклонились.
— Привет тебе, почтенный Немир!
— Проходите, почтенные, Бату-хан немедленно примет вас!
Нойоны
Бату-хан сидел на возвышении, на груде персидских ковров. Стола-дастархана перед ним не было — это не официальный визит посольства, а обычные просители в приёмные часы.
— Тысячи лет жизни тебе, Повелитель! — Шэбшээдэй и Эрэнцэн пали ниц пред фигурой в ало-золотом халате.
— И вам здоровья, мои верные подданные, — вежливо отозвался Бату.. — Что привело вас сюда? Только излагайте коротко, у меня мало времени.
Шэбшээдэй, как старший из двух, заговорил первым.
— Повелитель, ты пожаловал нам земли за большой урусской рекой Днепр, и мы восхваляли твою необыкновенную щедрость. Но жить на тех землях стало невозможно. Свирепый бешеный волчонок, Андрэ, сын коназа-волка Мастислаба, угоняет наши табуны, режет скот и людей. У него много людей, и твои подданные не могут в одиночку выловить разбойника — ведь им нужно заниматься делами, разводить скот и торговать, дабы иметь счастье уплатить тебе дань, и самим прожить… Если не остановить Андрея, скоро все земли на правом берегу Днепра опустеют. И так уже владельцы отгоняют табуны и стада на левый берег, а кто не имеет там земли, разоряются. Помоги нам, Повелитель!
Бату-хан молчал, катая желваки на скулах.
— Идите, мои славные подданные. Вопрос будет решён.
Капель стучала по крыльцу торопливо, вразнобой, как будто спешила куда-то. Князь Михаил поглядел на край свисающей над крыльцом резной кровли, обросшей сосульками, протянул руку и отломил одну. Длинная прозрачная морковка холодила руку, истекая слезами, точно предчувствуя свою скорую кончину. Неожиданно для себя самого Михаил лизнул сосульку, ощутив на губах уже давно позабытый вкус… Вкус детства.
На секунду защемило сердце — так вдруг захотелось вернуться в то далёкое, страшно далёкое время, когда лизание простой сосульки приносило радость… Да было ли всё это?
— Ну что, Михаил Всеволодович, банька готова! — из-за угла вывернулся боярин Фёдор Олексич. — Прислугу я отослал, и банщика тож. Поговорим-попаримся!
— А то! — встряхнулся Михаил. — Веди, Олексич!
Знакомая банька в глубине заднего двора гостеприимно распахнула дверцу предбанника. Двое витязей охраны сели на лавочку чуть поодаль, так, чтобы держать под обзором весь двор. Никто не должен слышать разговора…
В глубине предбанника сидела фигура, лицо которой закрывал капюшон. Ярослав вздрогнул даже — до того вдруг ясным было ощущение, будто сидит за столом покойный князь Мстислав, замученный в Орде…
— Здравствуй, Михаил свет Всеволодович, — откинул капюшон человек.
— Здравствуй, Андрей Мстиславич.
Молодое, совсем ещё молодое лицо… И всё-таки не отпускало князя Ярослава, что за столом сидит покойник.
— Что слышно, Андрей Мстиславич? — боярин Фёдор тщательно запер за собой дверь, обернулся. — Или нет особых вестей на Низу? Поговаривают, неуютно нынче там?
— И ещё неуютней станет, — жёстко усмехнулся князь Андрей.
Михаил тоже усмехнулся. Да, это было правдой. Малочисленные, но вёрткие отряды князя Андрея установили на припорожских и запорожских землях такой террор, что переданные во владение монгольским нойонам и рядовым нукерам земли приносили своим новым хозяевам одни убытки. Простые табунщики менялись в лице, услышав имя «коназа-волчонка», и всё чаще звучало слово «летучая смерть». После Андрея Мстиславича живых не оставалось, конские табуны уходили в никуда, как будто в воду. Прочий же скот, коров и баранов, резали, бросая вспоротые туши на радость воронью.
Поначалу гордые монгольские нойоны пытались решить проблему своими силами. Попытки выловить «наглого мальчишку» предпринимались неоднократно, но все они закончились ничем, если не хуже. Мелкие отряды ускользали от погони, а затем, собравшись в кулак, встречали в степи загонщиков, нападая внезапно и страшно. Молодой князь никогда не вступал в открытый бой, не имея тройного численного перевеса, поэтому потери партизан оказывались незначительными, погоня же обычно гибла до последнего человека.
— А вот у меня есть для тебя вести, Андрей, — Михаил налил пива в две кружки, одну протянул гостю. — Нехорошие вести, прямо скажем. Надоели татарам твои похождения. Из Сарай-Бату на днях выходит на тебя тумен Бурундая. Того самого.
Князь Андрей отпил пива, не изменившись в лице. Да, не такое было у него лицо в тот раз, подумал Михаил. Оставалось тогда в нё м ещё что-то детское, живое, что ли. Сейчас же лицо обветрело, стало узким, как топор. И глаза, глаза… Михаил вновь внутренне содрогнулся. Не бывает у живых таких глаз. Настоящий лик смерти.
— Да, это будет трудно, — Андрей вновь отпил пива. — Это будет по-настоящему трудно.
— Что делать думаешь? — боярин Фёдор отпил пива прямо из кувшина. — Запорожье, это тебе не древлянские леса. Выловят вас.
Помолчали.
— Уходить тебе надобно, княже, — вновь заговорил Фёдор. — Пересидеть в землях галицких…
— Нельзя сейчас, Фёдор Олексич, — Андрей глядел в стену немигающим взглядом. — Травень на носу, надобно разогнать табуны поганых. Дабы укрепились они в мысли, что не стоит и соваться в земли русские.