Мария Магдалина
Шрифт:
— О, Иерусалим, — проговорил дрожащим, полным муки голосом Иисус, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел я собрать чад твоих, как птица птенцов своих под крылья, и они не захотели. И станет дом твой пуст, ибо настанут дни, когда окружат тебя враги со всех сторон, сровняют тебя с землей и не останется камня на камне от славы твоей.
На глаза его навернулись слезы. Иисус резко повернулся и торопливо пошел в Вифанию.
Невесело и молча прошел ужин, более скромный, чем всегда, ибо Марфа всецело была занята заботами о слабом Лазаре.
Мария была до такой степени расстроена
Когда Иисус после ужина вышел в сад и сидел на скамейке долгое время, глубоко задумавшись, а потом очнулся, вздохнул, Марию охватил безумный ужас, она едва смогла разобрать тихо произнесенные слова:
— Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а сын человеческий не имеет где преклонить голову.
— О, не говори так. Если нужно, то я кровью сердца моего слеплю тебе гнездо, выстелю его пухом волос своих, укреплю грудью своей… Глаз не закрою, затаю дыхание, только бы ты имел покой… Умру и не дрогну, погибну и не шевельнусь. Тебе есть где склонить свою голову…
— Я склоню ее, Мария. С высот склоню ее к тебе. Но покамест ты иди спать, иди выспись, еще наступят для тебя бессонные и полные слез ночи… Мария покорно ушла, но заснуть не могла, Точно так же не сомкнули глаз за ночь ученики. Собравшись за воротами, они бодрствовали и тревожились долгим отсутствием Иуды, высказывая опасение, не погиб ли он где-нибудь в городской сутолоке.
Прошла уже вторая стража, когда появилась вдали его крупная фигура в развевающемся, словно крылья, рыжем плаще.
— Уф, — тяжело вздохнул он, бросаясь на траву, — избегался, как собака…
— Где ты пропадал, что делал до сих пор? — посыпались вопросы со всех сторон.
— Спросите лучше, чего я сегодня не сделал… я сотни раз рассказывал сегодня людям про чудо воскресения Лазаря, предсказывая им такие чудеса, какие им и во сне не снились. Не приведи мне Бог сдохнуть на месте, если теперь не только галилеяне, чернь Иудеи, но и много чужих не полезут за учителем на смерть. Глупо, что не использовали надлежащим образом сегодняшний день… Но что ж делать. Свершилось, пропало… Дальше, однако, тянуть невозможно… Теперь или никогда… Отчасти нам вовсе не на руку, что прокуратор в городе. Видел я сегодня одну когорту, рослые воины, что и говорить. Но когда они проходят через толпу, то кажутся небольшими блестящими жучками, которых сметет с пути толпа одной какой-нибудь улицы… В замке Антония стоит всего лишь один легион, да и то иноплеменный… Я знаю, о чем думают священники и о чем сегодня вечером они совещались у Каиафы.
— Откуда ты можешь знать? — недоверчиво спросил Фома.
— Иуда очень смышленый и ловкий, мой милый Фома, Иуда постарался повсюду завязать связи, Иуда дознался, что среди слуг первосвященника — старый доверенный его слуга Эфроим, а из молодых — Яшел и Дан; у Анны — Амон; в синедрионе — Ионафан и другие, которых я еще не знаю, тайные сторонники учителя.
— Священники напуганы и взбешены. Сегодняшнее торжественное шествие, так, к сожалению, испорченное несвоевременной набожностью равви, прямо испугало
— Он нас очень тревожил, — ответил Иаков, — печален был, предвещал нам разные страдания, говорил, что, когда он вознесен будет от земли, тогда он всех привлечет к себе.
— Вознесен! Так он сказал? — прервал Иуда. — Хорошо сказал — именно к тому, кто наверху, все и стремятся.
— Не слугами, а друзьями своими назвал нас.
— Ого, значит, мы повысились, — весело смеялся Иуда.
— Теперь уже прямо объявил нам, что он исшел от Отца, чтобы мир спасти, и что вскоре снова вернется к Отцу. Завещал нам любить друг друга; похоже, что он прощался с нами. Я чувствую, что это не к добру… — печально говорил Петр.
— Я опасаюсь… — заговорил Иоанн, но Иуда стремительно перебил его:
— Чтобы вы ничего не опасались, я принес вам вот что, — Иуда достал из-под плаща какой-то длинный предмет, развернул его — и заблестели два широких обоюдоострых меча.
— Вот, получай ты, Петр, как самый сильный, и ты сборщик, ты умеешь владеть мечом, ты и будешь учить нас… Достанем еще мечей, деньги найдутся, и хорошие деньги.
— Откуда?
— Мария пойдет к Мелитте, возьмет у нее свои драгоценности, бриллианты, дорогие одежды. Теперь это все можно легко и хорошо продать, я даже знаю торговца, который готов все оптом купить. И если бы и этого не хватило, Мария в одну ночь может заработать.
— Иуда! — возмутился честный Петр.
— О чем вы спорите? — раздался вдруг голос Иисуса. — Откуда эти мечи?
— Иуда принес.
— Да, я, господин. Я целый день трудился для тебя в городе. Я выследил все — священники хотели тебя арестовать, но боятся, ибо весь народ за тебя, все в Иерусалиме и все те толпы, что находятся за городом… Надо поскорей вооружиться. Мария пойдет к Мелитте.
— Мария никуда не пойдет, и достаточно этих двух мечей, — прервал его Иисус, а спокойный тон его слов как бы сразу угасил весь пыл Иуды.
— Как ты решишь. Я думаю, что чем больше, тем лучше, — глухо ответил Иуда и нахмурился. В лице учителя он подметил нечто такое, что заставило его подумать: учитель может быть всем, но только не вождем вооруженной толпы.
Горько стало на душе у Иуды, он осунулся, сгорбился, лицо его искривилось морщинами, но затем он быстро превозмог себя и, зловеще смотря вслед удалявшемуся Иисусу, прошептал сквозь стиснутые зубы;
— Если ты не захочешь сам, то я заставлю тебя.
Между тем наступил тринадцатый день месяца Низана и в сумерки в одном из укромных уголков Иерусалима собрались ученики для пасхальной вечери.
Прежде чем сесть к столу, Иисус снял свои одежды, взял простыню, перепоясался ею и, налив в чашку воды, стал омывать ноги ученикам.
Ученики, а в особенности Петр, противились этому, считая себя недостойными подобной милости. Один только Иуда не протестовал, хотя ему не понравился такой акт смирения.
Затем приступили к ужину. Настроение Иисуса придало этой вечере необычайно торжественный и печальный характер, скорее не праздничного ужина, а похоронной тризны, Благословив хлеб, Иисус разделил его между учениками и, налив им вина, сказал: