Мария Стюарт

Дюма-отец Александр

– Вашему величеству известно, как мы все любим вас, и если бы ваше величество приказали нам умереть за вас, мы, не раздумывая, исполнили бы приказ, но я не в силах провожать ваше величество дальше. К тому же нельзя, чтобы все выглядело так, будто мы, которые обязаны защищать ваше величество до последней капли крови, предали вас и выдали этим подлым англичанам.

– Вы правы, Бургуэн, – согласилась королева, – притом в вашем возрасте и при вашей любви ко мне смотреть, как меня казнят, будет слишком тягостно для вас, и я хочу избавить вас от этого. Сэр, – обратилась она к шерифу, – позовите кого-нибудь, чтобы я могла на него опереться. Вы же видите, я не могу идти.

Шериф поклонился и дал знак двум

стражникам, которых он укрыл за дверью на тот случай, если королева окажет сопротивление и придется применять силу, приблизиться и помочь королеве. После этого Мария Стюарт продолжала путь, предшествуемая и сопровождаемая рыдающими слугами. Но стража у вторых дверей остановила их, объявив, что далее им идти запрещено. Этот несправедливый запрет вызвал возмущение слуг; они кричали стражникам, что девятнадцать лет разделяли заключение с королевой и всюду сопровождали ее, что бесчеловечно лишать их госпожу в минуту смерти их помощи, а этот приказ, вне всяких сомнений, отдан только потому, что над нею хотят совершить какую-то гнусную жестокость и не желают, чтобы они были тому свидетелями. Возглавлявший слуг Бургуэн, видя, что ни угрозами, ни мольбами добиться ничего не удается, попросил позволения поговорить с лордами, но ему отказали в этом; слуги попытались прорваться силой, стражники стали их отгонять, нанося удары прикладами аркебуз, и тогда заговорила королева.

– Стыдно вам, – сказала она, – запрещать моим слугам проводить меня. Я начинаю верить, как и они, что вы задумали не просто казнить меня, но что у вас есть еще какие-то злые умыслы.

– Миледи, – объявил шериф, – вас могут проводить четверо ваших слуг, которых вы сами укажете, но не больше. Когда вы спуститесь вниз, за ними придут, и они присоединятся к вам.

– Как! – вскричала королева. – В этот час меня могут проводить всего четверо слуг?

– Так распорядились лорды, миледи, – объяснил шериф, – и я, к величайшему своему сожалению, ничего не могу сделать.

Королева приняла от Аннибала Стюарта распятие, в другую руку взяла молитвенник и платок и обратилась к слугам:

– Дети мои, к нашим страданиям добавляется еще одно. Воспримем же его по-христиански и принесем Господу и эту новую жертву.

После этих слов со всех сторон послышались всхлипывания и рыдания; слуги упали на колени; одни из них в отчаянии катались по земле и рвали на себе волосы, а другие целовали королеве руки, колени и даже край ее платья, просили прощения за все, в чем она могла бы их упрекнуть, именуя ее своей матерью. Но, сочтя, видимо, что сцена слишком затянулась, шериф сделал знак, солдаты затолкали слуг в комнату и заперли за ними двери.

На верхней площадке лестницы королеву ожидал Эндрю Мелвил, ее дворецкий, с которым ее уже давно разлучили; он получил дозволение в последний раз свидеться с нею перед казнью. Королева, ускорив шаг, приблизилась к нему и опустилась перед ним на колени, желая получить благословение, каковое он со слезами на глазах и дал ей.

– Мелвил, – сказала королева, не поднимаясь с колен и впервые в жизни обращаясь к нему на «ты», – ты был добрым слугой мне, будь таким же добрым слугой и моему сыну. Сразу же после моей смерти отправляйся к нему и во всех подробностях расскажи о ней. Передай, что я желаю ему всяческого благоденствия и молю Бога, чтобы тот ниспослал на него Духа Святого.

– Ваше величество, это самое печальное поручение, какое только может быть дано человеку, но я в точности исполню его.

– Мелвил, что ты говоришь! – воскликнула королева. – Да может ли быть лучше весть, чем та, которую ты принесешь, что я избавилась от всех земных скорбей? Скажи ему, что он должен радоваться, так как невзгодам Марии Стюарт настал конец, скажи, что я умерла католичкой, твердой в своей религии, шотландкой и француженкой и что я

простила тех, кто послал меня на смерть. Скажи, что я всегда желала объединения Англии и Шотландии, а в конце скажи, что я не совершила ничего, что могло бы нанести ущерб королевству и пойти во вред ему как королю и суверенному государю. А теперь прощай, мой добрый Мелвил, до встречи на небесах.

После чего, опершись на руку старика, лицо которого было залито слезами, она сошла по лестнице; внизу ее ожидали оба графа, сэр Генри Талбет, сын графа Шрусбери, сэр Эймиас Полет, сэр Драджен Друри, сэр Роберт Бил и множество местных дворян; подойдя к ним, королева без высокомерия, но и без униженности посетовала, что ее слугам запрещено сопровождать ее, и попросила дать им такое разрешение. Лорды отошли и стали совещаться, и через некоторое время граф Кент сообщил королеве, что число слуг увеличено до шести, и осведомился, кого бы она хотела назвать. Из мужчин королева назвала Бургуэна, Горжона, Жерве и Дидье, а из женщин Энн Кеннеди и Элспет Керл, которых всегда отличала среди прочих, хотя последняя и была дочерью предавшего ее секретаря. Но возникло новое затруднение: графы заявили, что разрешение не распространяется на женщин, так как женщины не привыкли присутствовать при подобных зрелищах, в таких случаях они обыкновенно возбуждают сумятицу воплями и причитаниями, а когда падает голова, они рвутся на эшафот, чтобы омочить свои платки в крови, что совершенно недопустимо.

– Милорды, – заявила королева, – я отвечаю за своих слуг и обещаю, что они воздержатся от действий, которых опасаются ваши милости. Ах, несчастные! Они были бы так счастливы, если бы смогли попрощаться со мной. Я уверена, что ваша повелительница, будучи девственницей и королевой, должна понимать, что такое честь женщины, и не давала вам столь строгих указаний, чтобы вы не посмели исполнить эту мою совершенно незначительную просьбу. И притом, – заметила она, – должно бы иметь в виду и мой сан, ведь как-никак я – кузина вашей королевы, внучка Генриха Седьмого, вдовствующая королева Франции и помазанная королева Шотландии.

Лорды снова отошли в сторону и после недолгого совещания разрешили королеве то, что она просила. Два стражника тут же отправились за названными ею слугами.

Королева же, поддерживаемая двумя дворянами из службы сэра Эймиаса Полета, вступила в большой зал; впереди нее шествовал шериф, за нею следовали графы и дворяне, а Эндрю Мелвил нес ее шлейф. Ее наряд, который она выбирала, как мы упоминали, с величайшей заботливостью, состоял из чепца тончайшего батиста, отделанного кружевами, с кружевной же вуалью, откинутой назад и ниспадающей чуть ли не до земли; черного плаща из тисненого атласа на подкладке из черной же тафты, отделанного спереди собольим мехом, с длинным шлейфом и длинными, до пола, рукавами; у него были черные пуговицы из агата в форме желудей в обрамлении из жемчужин и стоячий, по итальянской моде, воротник; платье было из черного узорчатого атласа, а под него она надела зашнуровывающийся сзади корсет пунцового шелка, отделанный бархатом того же цвета; на груди у нее висел на цепочке из сандалового дерева золотой крест, а с пояса свисали две нитки четок; в таком виде она вступила в зал, где был воздвигнут эшафот.

Он представлял собой дощатый помост высотой примерно в два фута, а в ширину и в длину около двенадцати; по всем четырем сторонам эшафот был огорожен барьером и покрыт черным сукном; на нем находились небольшая скамья, подушка, чтобы преклонить колени, и плаха, также покрытая черным сукном. Когда, поднявшись по двум ступенькам, королева взошла на него, к ней приблизился палач, опустился на одно колено и попросил прощения за то, что вынужден исполнить свои обязанности; при этом он прятал за спиной топор, но так неловко, что Мария Стюарт увидела его и воскликнула: