Мария в поисках кита
Шрифт:
— Нет. — ВПЗР, авантюристка и аристократка в прошлом, поднимает хорошо прописанную с недавних пор бровь. — Это было бы слишком просто, Ти.
— Вы о чем? — Мне все же лучше сесть. Иначе ноги мои подкосятся окончательно.
— О вдохновении, о чем же еще. Наивно полагать, что главная книга моей: жизни будет написана с легкостью.
О какой книге идет речь? Не той ли, чья первая страница была с помпой зачитана мне совсем недавно, несколько дней назад, когда ВПЗР еще разминалась в секторе своих сорока четырех перед прыжком в шестидесятилетие? Я помню ее начало почти
Слабовато для главной книги жизни. Слабовато для аристократки, для авантюристки в пыльных мягких сапогах. Неужели, дожив до седин с вплетенными в них темными прядями и изучив таинственный, романтический и почти недостижимый для большинства людей африкаанс, нельзя придумать ничего более впечатляющего, чем парень из Чехии и улитки в маленьком аквариуме?..
И все же это намного лучше, чем мертвое тело в большом.
Безопаснее.
Вот и нет, Ти, вот и нет!.. Главная книга жизни может быть какой угодно, но только — не безопасной.
Это сказала я? Или — ВПЗР?
Царственных, иссеченных мелкими морщинками губ она не разжимала, это точно. Разве что — несколько раз стукнула пальцами по клавиатуре.
— Как прошел день, Ти? — Теперь губы разжались, и вопрос явно адресован мне.
— Странно. Все здесь — очень странно. Вы не находите?
— Жизнь вообще странная штука.
— И то, что происходит на острове, вас нисколько не волнует?
— Меня волнует моя книга. А все остальное может подождать.
— Как долго?
Пятьсот страниц. Или даже семьсот.
— Я ходила к лодкам…
— Да-да, ты собиралась пойти к лодкам, я помню. И что?
Если я расскажу ВПЗР о страдающих прогерией лодках; о том, что они никак не договорятся со своими собственными именами; о том, что одни ключи ржавеют прямо у меня в руках, а другие — висят на багрово-фиолетовой полосе, оставленной от удавки, —
как она отреагирует?
Я уже задавалась этим вопросом, и у меня даже возникло несколько вариантов гипотетических ответов. Но тогда вопросы были обращены к беспринципному и аморальному фрику. А сейчас? К кому они могут быть обращены сейчас?..
— Все плохо, — говорю я.
— И это странно? — рассеянно спрашивает ВПЗР.
— Это просто плохо.
— И что не так с лодками?
Все, все не так. Самое время рассказать о временной ловушке, подстроенной Талего. И попросить ВПЗР отправиться со мной на причал. Может быть, ей удастся то, что до сих не удавалось мне, — договориться с островом.
— Вы, конечно, посчитаете меня сумасшедшей, но…
— Не посчитаю. — ВПЗР смотрит на меня в упор и улыбается. Мягкой иронической улыбкой. — Я и сама всегда была малость не в себе… Так что объективности от меня не дождешься.
— В вопросах сумасшествия?
— В вопросах сумасшествия — тоже. Что не так с лодками?
Все, все не так, но — я не могу… не могу вспомнить, что именно!.. Проклятье,
— В баках нет топлива? — высказывает предположение ВПЗР.
Пойманная в перекрестье прицела, я послушно киваю головой: вполне возможно, что в баках нет топлива, вполне.
— Ни один из ключей не подходит ни к одному двигателю?
И снова я киваю головой: вполне возможно, что не подходят ключи, вполне.
— Значит, выбраться отсюда нельзя?
— Мне, во всяком случае, не удалось. — Наконец-то мой язык начинает проявляет первые признаки жизни. — Может быть, вам…
— Если это не удалось тебе, почему со мной все должно быть по-другому? Я не собираюсь искать топливо и уж тем более — ключи. И я никуда не собираюсь уезжать.
— Несмотря на то, что возникли проблемы с вдохновением?
— Несмотря ни на что. Вдруг оно вернется — а меня нет на месте. Мне бы не хотелось его расстраивать.
Вот он! — повод напомнить ВПЗР о трупе в океанариуме. И о необъяснимом отсутствии тех, кто должен был присутствовать здесь. И о многом другом, вызывающем гораздо большие основания для расстройства. И лодки… Провал в памяти оказался недолгим, и я могла бы во всех подробностях рассказать о том, как время разрушало их в считаные секунды. Совсем как… совсем как в те же считаные секунды оно создало новую ВПЗР. Взирающую сейчас на меня с мягкой иронической улыбкой. Но… «мне бы не хотелось его расстраивать» выглядит стеной, сложенной из больших необработанных камней. Щели в них намертво залиты раствором — все. Кроме одной, недостаточно широкой, чтобы пропихнуть сквозь нее рассказ о лодках.
Ну да, сквозь эту щель может просочиться что-то еще, какая-нибудь другая, нейтральная фраза для поддержания диалога. Но жирдяйский, неуклюжий рассказ о лодках с массой дряблых подробностей точно не пролезет.
Кто диктует мне эти правила? Кто указывает, что говорить, а что — нет?
Голова писателя? Но вот он — писатель, чья голова так меня беспокоит. Сидит передо мной и улыбается. Не совсем тот, к которому я привыкла, но он называет меня Ти, следовательно — хорошо знает меня. Следовательно — я хорошо знаю его. И его обычную манеру поддерживать разговор, разве что — слегка смягченную.
— Ты чем-то озабочена, Ти? Ты неважно выглядишь.
Сказать ей, что и она — изменилась? Постарела лет на пятнадцать? Или — больше, чем на тридцатник, исходя из тех двадцати семи, которые она вечно себе приписывает? Нет, этот пассаж тоже не протиснется через дурацкую неудобную щель в стене.
— Погода просто ужасающая…
— Не знала, что ты такая метеозависимая. И что обычные сезонные явления в состоянии выбить тебя из колеи.
— Мне просто не нравится этот туман. Вот и все.