Марк Аврелий. Золотые сумерки
Шрифт:
Вскинув руку, он приветствовал императора, на лице его была ясно видна озабоченность.
— Сегестий, Витразин утверждает, что дал тебе двадцать сестерциев, чтобы ты пропустил его вперед. Сегестий, ты взял взятку на посту? Знаешь, чем это тебе грозит?
Солдат растерялся, громко и протяжно вздохнул, потом кивнул.
— Да, император. Я готов понести наказание. Нечистый попутал…
— Сегестий, я приказал Витразину покинуть лагерь и отправляться в Рим, однако он — свободный римский гражданин, и я не вправе указывать, где ему находиться, чем заниматься.
— Император, если ты прикажешь, чтобы ноги этого негодяя не было в нашем лагере, клянусь, к полудню его и след простынет. После чего я готов принять наказание.
— Ты слышал, Витразин? Чтобы к полудню тебя не было не только вблизи лагеря, но и в Корнунте. Сегестий проводит тебя до задних ворот.
Витразин искоса, с ненавистью глянул на легионера и достаточно громко, чтобы слышал принцепс, выговорил.
— Христианская собака… — после чего многозначительно глянул в сторону Марка.
Тот, однако, оставил донос без внимания.
Когда Витразин покинул шатер, Марк спросил.
— Значит, ты христианин, Сегестий?
Старший солдат кивнул.
— Да, император. Мне так легче. У меня детишки утонули. Семья была, мальчик и девочка. Близняшки, — он сделал паузу, потом добавил. — Может, встречусь с ними на небесах.
Марк с недоумением глянул на солдата.
— Не понял. Ты же всего три года как получил свободу. Какая же семья у гладиатора?
Сегестий промолчал.
— Говори, — приказал император.
— Когда я махал мечом на арене, — Сегестий отвечал, не глядя на принцепса, — Виргула полюбила меня.
— Она свободнорожденная?
— Да, император. Дочь вольноотпущенника.
— Что только творится в Риме! — всплеснул руками Марк. Он повернулся к секретарю. — Слыхал, Александр?
Затем вновь обратился к Сегестию.
— Ну-ка расскажи подробнее.
Сегестий кашлянул, чуть расслабился — чему быть, того не миновать, потом на его лице нарисовалась странная усмешка.
— Виргула сбежала из дома, я поселил ее у… в общем, стали мы жить тайно. Денег у меня хватало. Если бы не Витразин, я, может, и раньше получил бы свободу. Если бы мне позволили сражаться копьем, но этот жлоб убедил хозяина школы, что так никакого интереса. Пусть, мол, германская собака учится владеть мечом. Я не жалуюсь, нет. Витразин, правда, подкармливал меня. Если бы мне в ту пору дали копье!.. Одним словом, зажили мы, как муж с женой. Денег у меня хватало, чтобы подкупить стражников из городской когорты и надзирающего за кварталом префекта. Они в мои дела не лезли, а Виргулу соседи полюбили и не выдавали. Я мечтал о свободе, а тут война с маркоманами. Я первый записался в войско, а уж как попал на войну, так постарался, что никто не мог упрекнуть меня, что я пренебрегаю. Когда наши дела пошли на лад, я вывез Виргулу из Рима, подальше от
Наступила тишина.
Первым ее нарушил император.
Он спросил тихо, сквозь зубы.
— Кто тебе сказал, что вы можете встретиться на небесах?
— Проповедник, звали его Иероним. Перед тем как отправиться в земли квадов, он заглянул к нам в Карнунт. Переправился через реку и сгинул.
— Ты ему поверил?
— Император, во что мне еще верить? Я любил их, детишек, мальчика и девочку. Совсем маленькие были.
Слезы потекли по лицу солдата.
— Тебя накажут плетьми, Сегестий, отправят на тяжелые работы. Будешь валить лес.
— Чему быть, того не миновать, император.
— У тебя еще дети есть?
— Нет, император.
— Иди, Сегестий.
Когда он вышел, Марк подумал, что теперь можно быть спокойным за Витразина. Если тот до вечера не покинет лагерь, солдаты когорты, в которой до перевода служил Сегестий, тут же придушат домогателя должностей.
Но каков Бебий Корнелий Лонг или, как его теперь кличут, Иероним? Римский всадник подался в варварский край, а ему, принцепсу, императору, охранителю империи, ничего об этом неизвестно! Дочери вольноотпущенников сходятся с рабами, а префект квартала закрывает на это глаза. Странные дела творятся в государстве!
Он приказал Александру.
— Пригласи Матидию.
— Она с сыном, повелитель,
— Пусть войдет с сыном.
Матидия, мало похожая на смешливую девицу, какой ее раньше знал Марк, вошла в шатер в сопровождении молодого, выше среднего роста, юнца. Она заметно располнела, на лице некоторая озабоченность. Марк поднялся и после приветствий взял ее за руку, провел к креслам без спинок, помог сесть.
— Как здоровье, Матидия?
— Пока не жалуюсь, цезарь.
— Называй меня Марком. Ты в моем доме, мы дружим с детства.
Женщина сняла митру — кожаную шапочку с завязками под подбородком, обнажила голову. Была она в далматике — длинной тунике с широкими рукавами. Волосы были заплетены в косы и, обвивая голову, уложены в пучок, который скреплял дешевый налобник.
— Спасибо, Марк
— Что нового в Риме, Матидия? — спросил Марк.
— Все ждут известий с границы, — ответила женщина. — Народ славит твое имя за то, что ты не поскупился на возмещение ущерба людям, пострадавшим во время разлива Тибра и отправил хлеб для жителей италийских городов, испытывавших голод.
— Это мой долг, — ответил Марк.
Он расспросил ее о прежних знакомых — о тех, кто не добился чинов, кто вел жизнь тихую, частную, о занятиях и умонастроениях которых не сообщали ни префект города, ни его преторы, ни соглядатаи. Поинтересовался, как относятся в Риме к спору, возникшему между лакедемонянами и мессенцами по поводу прав на владение храмом Дианы Лимнатиды. Матидия ответила, что ничего не слышала о таком храме и о разногласиях в сенате, возникших вокруг этого дела. К тому же споры каких-то греков ее мало занимали.