Марк Бернес в воспоминаниях современников
Шрифт:
И реакция его на обилие оборудования, окружающего летчика в современном самолете, была непривычная. Он не задал тривиального вопроса: «Как это вы успеваете смотреть за всеми этими приборами?» Нет, Бернес заметил другое, наверное, действительно самое поразительное:
— Надо же было все это придумать!
Творческое начало в каждом деле — вот что он видел в первую очередь.
До сих пор я старался вспомнить такие связанные с Бернесом эпизоды, мысли, высказывания, которые вряд ли могли быть известны другим его знакомым и
Но об одной стороне его облика, бросавшейся в глаза каждому, кто хоть раз в жизни видел Бернеса, я все-таки скажу. Речь идет о редком артистизме, присущем Марку Наумовичу.
Артистизм проявлялся не только перед кинокамерой, у концертного микрофона, на звукозаписи — словом, в работе. Он ощущался и в том, как Бернес разговаривал с людьми, как реагировал на шутку, на неожиданную реплику собеседника, на что-то, с чем бывал внутренне согласен или, напротив, решительно не согласен; в том, как чутко ощущал он эстетическую сторону не только внешности или манеры поведения, но и нравственной основы, убеждений, всего внутреннего мира окружавших его людей; в том, как умел предельно экономными средствами, без особой игры мимики и актерской жестикуляции, но в то же время вполне недвусмысленно дать понять свое отношение ко всему, что видел и слышал.
А видел, и слышал, и понимал он многое, что лишь с немалым запозданием доходило до других людей, не наделенных такой тонкой художнической и человеческой интуицией, таким острым внутренним зрением, такой восприимчивой душой большого артиста.
МИХАИЛ ПУГОВКИН
Удивительно это, непостижимо… {97}
Я очень редко встречался с этим человеком. Минуты общения, иногда часы, скупо разбросанные по бесконечной оси времени.
Но вот его не стало, и чем дальше мы двигаемся по этой оси, тем ближе и родней становится для меня Марк Бернес. Нет дня, чтобы я не вспоминал о нем, не разговаривал с ним. Это, наверное, еще и оттого, что я очень любил разговаривать с Марком Наумовичем и теперь старался наверстать упущенное.
Подчеркиваю, именно разговаривать, а не беседовать. Потому что быть интересным собеседником — это легче и доступнее, чем уметь разговаривать с людьми так, чтобы это осталось на всю жизнь в памяти, как остался в памяти мой первый разговор с Бернесом, состоявшийся почти полувека тому назад.
Тысяча девятьсот сорок третий год. Я — молодой артист театра и кино. Грудь распирает от гордости. Только что закончил съемочный день на «Мосфильме» в «Фельдмаршале Кутузове» {98} и уже спецрейсом в «эмке» отправляюсь в Московский театр драмы, где играю главную роль в спектакле «Москвичка» {99} .
У проходной в темноте возникает фигура.
—
— Садитесь.
Через некоторое время пассажир начал разговор.
— Вы снимались?
— Да.
— А это очень трудно — сниматься?
— А как вы думаете? Только обыватель считает это легкой работой.
— Скажите, а что нужно, чтобы сняться?
— Многое, мой друг, очень многое. Но прежде всего — талант.
— А еще что?
(Оборачиваюсь, мельком оглядываю смутно очерченную фигуру.)
— Хотя бы внешние данные.
Я вышел раньше, чем мой случайный попутчик. Прошел несколько шагов, и тут сработало: «Боже мой, это же Бернес!»
На следующий день на проходной мне сообщили, что меня несколько раз спрашивал Марк Бернес. Нужно ли объяснять, как тщательно целый день я прятался от него? А когда наконец столкнулся нос к носу, Бернес рассмеялся:
— А мне понравилось. С удовольствием дал вам покуражиться.
Его действительно иногда не сразу узнавали. Видимо, что-то неуловимое менялось во внешнем облике актера, когда он перевоплощался в художественный образ.
Во время съемок фильма «Третий удар», где Бернес играл матроса, в гримерную вошел только что приехавший известный театральный актер.
— Вот незадача! Забыл купить папиросы. Кто бы сбегал? — Взгляд его недвусмысленно задержался на матросе.
— Пожалуйста, я могу, — последовала реплика.
— Голубчик, сделай одолжение!
Матрос убежал, а мы, затаив дыхание, следили, как прозрение медленно проявлялось на лице «попавшегося». Потом долгие и сбивчивые извинения.
— Ну что вы, что вы, — отвечал Бернес, — со мной это часто случается, если надо, могу сбегать за продуктами.
Тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год. Встреча в работе над картиной «Школа мужества» (авторы сценария С. Розен, К. Семенов, по мотивам произведения А. Гайдара; режиссеры В. Басов, М. Корчагин). Бернес в роли Чубука. У меня уже повышенный и непреходящий интерес к личности Марка Наумовича. Я следил за каждым его шагом, за каждым его словом — как он появляется на съемочной площадке, как разговаривает с режиссером, оператором. Как «обживает» интерьер.
Впоследствии, наблюдая, как молодой актер за пять минут до съемки весело рассказывает о вчерашнем времяпрепровождении, я вспоминал особую в эти моменты сосредоточенность Бернеса, для которого съемка была непосредственным продолжением длительного творческого процесса.
А когда слушал восторженные разговоры о скупой и выразительной манере Жана Габена, меня не покидало ощущение, что эту манеру я наблюдал и изучал раньше.
…А после съемок поступило неожиданное приглашение:
— Прокатимся по Москве?
Потом это повторялось еще несколько раз. Разговоры в машине были особенными. Здесь раскрывалось то качество Бернеса, о котором я говорил вначале. Марк Наумович умел разговаривать обо всем. Все его интересовало и волновало.
Когда я неожиданно начинал напевать какую-нибудь его песню, Марк Наумович замолкал и внимательно слушал. Затем следовала реакция, вроде: