Маркетта. Дневник проститутки

Нотари Гумберто

Спасение – вот обычная тема писем, получаемых мною. О чем только в этих письмах ни толкуют – и о чувстве, и о Боге, и о совести, и даже о морали… конечно, и о морали.

Я встаю по ночам, чтобы посмеяться над ними. Между полученными сегодня лирическими излияниями я нашла, впрочем, и пару писем, так сказать, делового характера.

Одно гласит:

«Дорогая Маркетта! Посещая гостеприимный дом, в котором ты находишься, я успел узнать твою находчивость, интеллигентность и ум. Ты – женщина высшего полета и я нахожу недостойным для тебя оставаться в этом позорном месте, куда ты попала, конечно, не по своей вине. Хочешь ли ты уйти оттуда? Хочешь ли принять дружескую руку, протягиваемую мной? Хочешь

ли поехать со мной в Монте-Карло? Это самое подходящее место для женщин твоей породы. Я провожу там ежегодно зимний сезон. Если ты согласишься принять мое предложение, мы там снимем виллу; ты будешь иметь роскошные наряды и сколько угодно бриллиантов; ты будешь посещать театр и игорный дом, принимать у себя друзей – всё очень богатых, которым мы будем устраивать отличные ужины и превосходные партии в макао.

Ты будешь при этом и помогать мне, и мы заработаем столько золота и банковских билетов, сколько тебе, может быть, никогда и не снилось. Твоя будущность была бы обеспечена.

Отвечай до востребования. Л. М.».

Хитрый мошенник!

А вот содержание второго:

«Любезнейшая барышня! Вчера вечером я был поражен, огорчен и оскорблен в одно и то же время. Поверьте, синьорина, что встреча с такой молодой и прекрасной девушкой, как вы, в доме терпимости может ошеломить всякого не закосневшего еще в пороке и преступлениях человека.

Синьорина! Я не в праве расспрашивать вас о вашем прошлом, о том, что привело вас в среду этих самок, которых общество вполне заслуженно изгнало из своего круга. Что бы вас сюда ни привело, все же полагаю, что можно найти выход из этого положения, который дал бы вам возможность покинуть это место, которое справедливо считается временным этапом на пути в больницу, тюрьму или на кладбище.

Возможно ли, чтобы никто из тех почтенных и высокопоставленных особ, которые вчера вас окружали, ища вашей любви, не предложил вам своего постоянного покровительства, которое обеспечило бы вам вне этого дома менее позорную и менее жалкую жизнь?

Я не более, как скромный агент страхового общества, но имею некоторый жизненный опыт. Поэтому позволю себе дать вам совет, который дал бы собственной сестре. Уйдите, синьорина, уйдите во что бы то ни стало отсюда! Снимите себе квартиру в каком-нибудь уголке большого города, устройтесь там и, если вы без этого обойтись не можете, принимайте там кого хотите из ваших наиболее серьезных и богатых настоящих друзей.

Я вам указываю самый красивый и самый приличный путь к увеличению ваших доходов, если они недостаточны.

Вам будет очень легко при вашем уме и ловкости уговорить некоторых своих друзей и знакомых, чтобы они застраховали свою жизнь.

Если хотите, я переговорю с дирекцией нашего общества, которое является одним из самых больших в городе, и я надеюсь, что ваша помощь будет охотно принята, а вам за каждое выполненное дело будет выделен значительный процент.

Многие общества уже пользуются подобным средством для увеличения своей клиентуры, и дамы, оказывающие им подобные услуги (между ними много таких, которые принадлежат к высшему обществу), получают значительный годовой доход».

Следуют банальные фразы, приветы и подпись.

Мой милый и скромный сотрудник не объявил еще, что процент от этих делишек я буду делить с ним, но он это впоследствии, конечно, добавит.

Люди – альтруисты, не так ли?

Но звонок уже предупреждает меня о визите.

Я слышу, как мадам Адель кричит:

– Маркетта, генерал!

Отложу мою корреспонденцию на время; теперь же примусь за туалет для этого прекрасного визита.

Я не могу удержаться от смеха при мысли о зрелище, свидетельницей которого я только что была.

Герой этот – генерал; один из тех генералов, от которых сильно отдает солдафонством даже тогда, когда

они носят штатское платье. Высокий, сухой, с двумя седыми усищами, вытянутыми, как хвост у испуганного кота, с седыми же, остриженными под гребенку, жесткими волосами, генерал Бальбу, несмотря на свои шестьдесят лет, держался совершенно прямо и был одним из приходивших по потайной лестничке клиентов; он был на лучшем счету у мадам Адель, потому что щедро оплачивал каждое свое посещение, раз или два в месяц.

Его большие белые глаза навыкате, почти неподвижные и полупотухшие, кажутся двумя большими плевками, помещенными в глазницы; в них отражается вся чувственность этой расслабленной души.

Я исполняю роль в странной комедии, разыгрывающейся при каждом его посещении. Его мания объясняется одной историей, которую я слыхала от своих подруг.

Согласно этой истории, наш генерал, будучи еще только капитаном в Пьемонте, был охвачен безумной страстью к одной принцессе, тогда еще девушке, страстью, которая нередко разбивает человеческую жизнь.

Эта любовь, быть может, потому, что на нее не отвечали взаимностью, не уменьшалась с годами, но превратилась в нечто вроде культа, а затем и в манию.

Когда генерал, который остался неженатым, вышел по выслуге лет в отставку, он поселился в том городе, где проживала принцесса, ныне уже тоже не молодая, и отправлялся каждый вечер гулять под окном ее квартиры, ожидая там целыми часами, как пятнадцатилетний влюбленный.

Это, конечно, скоро заметили, и генерал, изгнанный из круга принцессы за свое безумие, которого он скрыть не умел и тем давал повод к игривым комментариям, был удален из города.

Он попал в Милан и, как все расслабленные и вырождающиеся личности, свел знакомство с мадам Адель, которую я считаю величайшим специалистом в половой патологии. Теперь я могу перейти к моей роли.

Разодетая наподобие символической Италии на какой-нибудь патриотической олеографии, в большой мантии белого и красного цветов, с диадемой на голове и голыми руками, я вхожу в сопровождении подруги, изображающей фрейлину, в особую гостиную, где, развалившись в кресле, генерал в ожидании читает газеты. Я медленно гуляю по гостиной и спрашиваю у своей фрейлины, достаточно громко, чтобы быть услышанной старичком:

– Кто этот господин?

– Не знаю, Ваше Высочество.

– Заметила ли ты, какие у него большие лучистые глаза и какой яркий свет льется из них?

Генерал отрывается от газеты и начинает прислушиваться.

Я продолжаю расхаживать по гостиной.

– Вы правы, Ваше Высочество, – говорит мне фрейлина в тот момент, когда мы проходим возле него, – таких красивых глаз я в жизни не видела. Они меня очаровывают!

Легкий румянец покрывает тощие щеки генерала, который кажется исполненным беспредельной благодарности. Он слегка волнуется, словно подыскивая слова и не смея заговорить со мной.

Тут я роняю платок; он стремительно бросается к нему, поднимает и, совершенно растерявшись, протягивает его мне:

– Ваше Высочество!..

Я принимаю платок, смотрю на него, как гипнотизер, не спуская глаз, и наконец чувствую, как его дрожащая рука удерживает и робко сжимает мою.

В этот момент моя подруга оставляет нас одних; я также делаю вид, будто собираюсь уходить, а он, как умоляющей ребенок, произносит:

– Почему вы не останетесь?

– Ваши глаза меня смущают, – лепечу я.

Он усаживает меня с необычайной, сверхчеловеческой почтительностью, затем берет руками мою голову и с бесконечной нежностью, нежностью матери, убаюкивающей свое дитя, прижимает ее к своей груди, и я слышу шумные удары его сердца.

– Пустите меня… – кричу я, словно растерявшись.

– Скажите мне, что вы меня любите!

Он шепчет эту фразу чуть слышным голосом; иногда мне кажется, будто он умирает и что это его последние слова.

Быстрым движением я привлекаю его к себе: