Маркиз де Карабас
Шрифт:
— Вы известили Сен-Режана о ваших умозаключениях?
— Ах, сударь! Не в моих правилах платить добром за зло!
— О, нет! — поправила его Жермена. — В ваших правилах платить злом за добро. Что вы сейчас и доказываете.
С ехидной усмешкой Констан посмотрел на Кантэна.
— В лице мадемуазель де Шеньер вы имеете стойкого защитника. Поздравляю.
— Благодарю вас. В подобном деле я вполне удовольствуюсь защитой дамы.
— Вот как? Я не слишком сообразителен, а посему не будете ли вы любезны объяснить мне, что значат ваши слова.
— Все достаточно просто, — сказала Жермена. —
Констан по-прежнему улыбался.
— Если красота — в глазах смотрящего [Если красота — в глазах смотрящего... — английская пословица], то и уродство — тоже. Вы видите во мне то, что желаете видеть. Я очень сожалею, что подобный подход вводит вас в заблуждение.
— Господин де Шеньер имеет в виду, что он непроницаем для оскорблений. Какой возвышенный склад ума!
— О, едва ли я претендую на столь многое. Все зависит от того, откуда исходит оскорбление. Язык женщины не способен оскорбить наше достоинство; язык мужчины способен, но только в том случае, если оный мужчина сам обладает достоинством.
Жермена вскрикнула и в негодовании отвернулась от кузена. Однако Кантэн предпочел ответить Констану в его же тоне:
— Очаровательная точка зрения. Очаровательная разборчивость. Интересно, остались бы вы верны им, если бы оный мужчина поспешил бы отодрать вас за уши?
— Ваш намек слишком груб, — надменно проговорил Констан.
— Кантэн, зачем вы берете на себя труд отвечать этому пустому, набитому оскорблениями болтуну?
— О, женская непоследовательность! — усмехнулся Констан. — Будучи пустым, я не могут быть набит оскорблениями.
— Разумеется, нет, — снисходительно согласился Кантэн.
— Ах!
— Просто пустому.
— Вы меня выручили, но, конечно же, я не предполагал, что вас невозможно оскорбить.
— На редкость безопасное предположение, господин де Шеньер.
— У меня не было времени подумать о безопасности, господин... Господин де Карабас.
Вспыхнув, Кантэн сделал порывистое движение в его сторону; усмешка слетела с губ Констана. Возможно, он даже спросил себя, не слишком ли далеко за пределы осторожности зашла его дерзость. Возможно, почувствовал облегчение, видя, как Жермена проскользнула между ними и излила на него все презрение, накопившееся у нее на душе:
— Какой же вы жалкий, ничтожный, наглый трус, Констан! Опираясь на палку, строя из себя несчастного больного и прикрываясь своей болезнью, вы злоупотребляете терпением человека, не далее как вчера спасшего вас от смертельной опасности!
Констан прервал мадемуазель де Шеньер:
— Вот уж нет! Что угодно, но только не это. Все, о чем вы говорите, не более чем предположения, поверхностные предположения молодой девушки. Но, думаю, и сам господин де Морле не станет притворяться, будто он был движим мыслью о моем спасении. Это было бы слишком даже для него.
— Справедливое утверждение, — согласился Кантэн. — С моей стороны было бы столь же странным прийти вам на помощь, как с вашей — признать ее.
— Премного обязан за вашу откровенность, сударь, — сказал Констан.
Здесь их разговор прервал Сен-Режан; надетый на
— Ваше терпение не уступает вашей храбрости, — похвалила она молодого человека.
— Дорогая, — ответил он, — мой гнев здесь не требуется. Господин Констан собственным языком выроет себе могилу, прежде чем успеет хоть немного состариться. Каковой судьбе я его и препоручаю.
КНИГА ТРЕТЬЯ
Глава I
КОМАНДОВАНИЕ Д’ЭРВИЙИ
В Ла Нуэ Кантэн провел целый месяц. Тем временем Кадудаль оправился от раны и принял на себя в Бретани и Нормандии обязанности Корматена, исполнение которых с каждым днем повышало его авторитет в глазах роялистов. В тот месяц обе стороны проявляли самую активную деятельность. Были внезапные набеги на города, удерживаемые «синими», и нападения на их конвои; были ответные набеги и резня со стороны республиканцев, чувствовавших полную безвыходность своего положения среди враждебного им местного населения. Во время одной из таких схваток в самый канун своей свадьбы погиб Буарди.
Тем временем в Англии неутомимый Пюизе при щедрой поддержке Питта и Уиндема готовил экспедицию, долженствующую привести западные провинции Франции в движение, которое, подобно волнам прилива, разольется по стране и сметет отребье, подчинившее ее своей власти.
По его призыву французские эмигранты из самых отдаленных уголков Германии, отряды старых солдат, что вместе со своими офицерами эмигрировали в девяносто втором году или покинули Дюморье в девяносто третьем, поспешили пополнить набираемые в Англии французские полки: «Людовики Франции», в котором было четыреста артиллеристов, бежавших из Тулона; «Королевский флот» из пяти сотен эмигрантов под командованием графа де Эктора; «Верные трону», собранный герцогом де Ла Шартом и насчитывавший семьсот человек; примерно такой же полк маркиза де Дренея, полк графа Д’Эрвийи из тысячи двухсот бретонских рекрутов, прибывших в Англию в качестве военнопленных, и сотни волонтеров. В целом они составляли четыре бригады. К ним должны были присоединиться пять набранных в Голландии полков под командованием Сомбрея и около восьми тысяч британских солдат, которых Питт обязался присовокупить к щедрым поставкам военного снаряжения.
В своих письмах господин Д’Артуа выражал нетерпеливое желание возглавить все эти силы, а уж одно его присутствие стоило целой армии. Зримое и осязаемое воплощение идеала, за который они сражались, принц был способен собрать всех годных к военной службе мужчин западной Франции под знаменем трона и алтаря. В Портсмуте спешно готовили к отплытию флотилию под командованием сэра Джона Уоррена, и транспортные корабли загружались снаряжением, состоявшим из двадцати четырех тысяч мушкетов, обмундирования и обуви на шестьдесят тысяч человек и огромного запаса продовольствия и боеприпасов.