Маркиз де Кюстин и его "Россия в 1839 году"
Шрифт:
Третий фактор в решении Кюстина поехать в Россию был, по некоторым мнениям, решающим, но, на мой взгляд, совершенно незначительным, хотя и документирован лучше, чем два предыдущих.
Среди польских политических эмигрантов, нашедших убежище во Франции после восстания 1830—1831 гг., был и красивый смелый юноша, которого Кюстин, начиная с 1835 г., взял на пять лет под свое крыло, поддерживал финансами и давал у себя пристанище. Речь идет об Игнации Гуровском, брате известного панслависта Адама Туровского, который впоследствии уехал в Соединенные Штаты, стал переводчиком Государственного департамента и надоедал Линкольну во время Гражданской войны своими яростными письмами12.
То, что привлекательная внешность Туровского имела отношение к дружбе и покровительству Кюстина, конечно, может быть подвергнуто сомнению. Но в Париже, естественно, давали свое толкование
По всей видимости, Игнаций был своего рода авантюристом: несомненно очаровательным и забавным (Кюстин часто упоминает об этом в своих письмах), но в то же время пустым, эгоистичным, холодным и вульгарным. Это стоило Кюстину, до тех пор, пока не прервалась их связь, не только немалых денег, но и множества чисто личных затруднений. Отвергнутый актрисой Рашелью, у которой он вынудил Кюстина просить ее руки (в 1842 г., уже после поездки в Россию), Игнаций впутался в историю, напав на одного почтенного пэра Франции, которого заподозрил в помехах своим брачным намерениям. И, наконец, он сбежал и даже вступил в брак с инфантой Изабеллой, племянницей королевы Испании. (Этот брак, начавшийся в бедности бельгийского изгнания продолжался долгие годы, но, как говорят, сам герой окончил свои дни испанским грандом и отцом многочисленного семейства).
а Мёпаде a trois — жизнь втроем (франц.).
Однако в 1838—1839 гг. Гуровский хотел получить разрешение возвратиться в Российскую империю и жить там, как и его брат Адам. Несомненно, Кюстин стремился помочь ему в этом (надеясь, как полагают некоторые, избавиться от него). Он предпринял для этого кое-какие шаги, в том числе, проезжая через Германию на своем пути в Россию, представил Туровского наследнику русского престола; потом, уже в Петербурге, затрагивал это дело в разговоре с императрицей, которой тоже представил своего протеже по возвращении во время одной из ее поездок на немецкие воды.
Но Гуровский оказался связан с поездкой Кюстина в Россию еще и в другом отношении — при русском дворе у него была двоюродная сестра, жена шталмейстера барона Фредерикса. Отчасти благодаря ее протекции император принял Кюстина, которому были оказаны также и другие любезности3.
Как уже говорилось, некоторые считали главной причиной поездки Кюстина именно желание способствовать возвращению Туровского в Россию, а придирчивый и критический тон его книги приписывали неудаче этой попытки. Но, по справедливому замечанию маркиза де Аюппе, при русском дворе у Туровского и так уже был влиятельный доброжелатель в лице его двоюродной сестры, и для того, чтобы привлечь внимание августейшей
а Баронесса Сесилия Фредерике, дочь графа Владислава Туровского от первого брака. Она воспитывалась вместе с будущей русской императрицей, урожденной принцессой Шарлоттой Луизой, при дворе ее отца, короля Фридриха Вильгельма III, и, как говорили, была его побочной дочерью. Она много лет находилась при императрице в качестве фрейлины. По мнению маркиза де Аюппе, положение ее и мужа весьма сильно пострадало после появления книги Кюстина.
четы к его судьбе, не было ни малейшей надобности в поездке Кюстина.
Но, признавая все недостатки и прегрешения самого маркиза, нельзя не расценивать подобные утверждения лишь как попытку принизить его достоинства путешественника, писателя и философа. «Россия в 1839 году» слишком значительное произведение, чтобы при всех огрехах, неточностях и недостатках ее можно было свести только к заинтересованности Кюстина в молодом польском друге, тем более таком, чьи изъяны в характере уже тогда не могли не быть ему известны.
Тем не менее, отношения Кюстина с Туровским имеют все-таки некоторое значение для понимания его книги, если рассматривать их в связи с теми обширными польскими влияниями, которые существовали и до, и после путешествия. Молодой Гуровский был, конечно, всего лишь одной (да и то малозаметной) фигурой среди многих других поляков, которые бежали из своего отечества после восстания 1830—1831 гг. и обосновались в Париже. Конечно, они все до единого исповедовали русофобию и, не колеблясь, предлагали себя в качестве знатоков России и специалистов по части пороков и бесчинств русских властей. Впрочем, не следует и преуменьшать
Трудно сказать, скольких поляков знал Кюстин в Париже. Его встречали в салоне княгини Чарторый- ской, чей муж, князь Адам, был самой влиятельной и значительной фигурой польской эмиграции13. Как мы уже видели, он был хорошо знаком с Шопеном и его подругой Жорж Санд. С Гейне его свел поляк Евгений Бреза, который в середине 1840-х годов опубликовал маленький томик своих писем, адресованных тоже полячке, графине Радолинской, и в заглавии этой книги имя Кюстина стоит на первом местеа. О его знакомстве с г-жой Ганской, польской пассией Бальзака, мы уже упоминали.
Можно смело утверждать, что из всех польских эмигрантов в Париже первое место по влиянию на Кюстина принадлежало великому поэту Адаму Мицкевичу. Покойный профессор Вацлав Ледниц- кий в своей книге «Россия, Польша и Запад»15 пишет, что Кюстин встречался с Мицкевичем перед поездкой в Россию и читал его стихотворения6. Вполне возможно присутствие Кюстина и на лекциях Мицкевича в Коллеж де Франс16, хотя об этом
а Этот небольшой томик, озаглавленный: Monsieur Je Mar quis de Custine en 1844. Lettres addгessёes a Madame la Comtesse Josephine Radolinska par Eugene de Brezaи опубликованный в 1845 г. издательством Libraire Etrangire in « Leip – sick »,представляет собой величайшую библиографическую редкость. Слова par Еидёпе de Brezaнапечатаны на титульном листе таким мелким шрифтом, что при беглом взгляде создается впечатление, будто письма к графине Радолинской принадлежат Кюстину. В книжке без какого-либо предисловия или иного объяснения содержатся семь писем какого-то неизвестного Евгения де Бреза к также оставшейся для меня неустановленной графине Радолинской14, написанные между 1 сентября и 2 октября 1844 г. в окрестностях Женевского озера (два из Сен-Женгольфа, где часто бывал Кюстин). Несмотря на такое название, только в трех письмах вообще говорится о Кюстине. В одном месте это лишь косвенное упоминание, а в двух других автор по совершенно непонятным причинам в самых цветистых и витиеватых выражениях рекомендует Кюстина графине, которая, очевидно, не была с ним знакома. Содержание писем сугубо личное, совершенно не относящееся к Кюстину и не имеющее каких-либо литературных или иных достоинств. Читатель остается в совершенном недоумении относительно причин всей этой затеи.
6 Вероятность этого представляется мне тем более достоверной, что переводчик Мицкевича, Островский, стал впоследствии одним из благожелательных критиков книги Кюстина.
не сохранилось никаких свидетельств, равно как и о близости между ними или каком-либо влиянии на него бесед с Мицкевичем.
Такое влияние наиболее вероятно могли оказывать сочинения поэта. Первый том их французских переводов Христиана Островского появился в Париже в 1841 г., как раз ко времени начала работы Кюстина над своей книгой17. В него был включен «Отрывок», написанный в Дрездене (1832 г.), куда входил также резко антирусский «Путь в Россию». Тогда парижская слава Мицкевича была столь велика, а личная связь с ним Кюстина стала такой тесной, что навряд ли эта книга могла пройти мимо него, особенно если учесть его намерение написать о своей недавней поездке в Россию. Действительно, стоит только сравнить стихи Мицкевича с текстом Кюстина, сразу же бросается в глаза несомненная схожесть и не столько в каких-то отдельных местах, хотя и здесь есть поразительные совпадения, но прежде всего в самом их духе и идентичности содержания. Ощущение бескрайних пространств, сумрачность бесконечных русских дорог; зловещая фигура царского фельдъегеря, наслаждающегося своей властью над бесправными людьми18; однообразие изб, претензии и подражательство Петербурга и чудовищная цена постройки этого города; тяжкий исторический гнет беспощадной фигуры Петра Великого, воплощенный в его массивной конной статуе; деградация Русской Православной Церкви, подвластной царской бюрократии; раболепие дворянства и придворных — все эти и другие темы оказываются общими для обоих произведений.