Маркиз де Сад
Шрифт:
Тюрьма как место заключения, замкнутое пространство, где запрещены контакты с внешним миром, всегда являлась территорией свободы либертена. Для тех же, кто попадал в садическую тюрьму не по своей воле, заключение в ней оказывалось еще более жестоким испытанием, чем пребывание в застенках абсолютизма. Покинув Миоланскую цитадель, де Сад превратил в тюрьму собственный замок — с той разницей, что в Миолане он считал жертвой произвола себя, а здесь власть находилась в его руках и, следовательно, он сам являл собой источник произвола.
Полностью воплотить в жизнь все болезненные фантазии, записанные на тонких, склеенных один с другим листках бумаги, составивших длинный — двенадцать метров и десять сантиметров — свиток, озаглавленный «Сто двадцать дней Содома, или Школа либертинажа», де Сад не мог по многим причинам. Во-первых, у него не было средств придать своему разврату такой размах, какой могли позволить себе
Что мог позволить себе за высокими стенами Ла-Коста либертен де Сад, а что — придуманные им персонажи?
Когда четыре садических либертена — герцог де Бланжи и его брат епископ, председатель Кюрваль и банкир Дюрсе — пожелали вкусить порок во всей его полноте и освоить все способы сладострастия, они решили затвориться в принадлежавшем Дюрсе замке Силлинг, построенном в уединенной горной долине. Либертены взяли с собой жен, которые у них давно стали общими, четырех рассказчиц (сведения, полученные с помощью органов слуха, возбуждают истинных знатоков), восемь содомитов могучего телосложения (как можно лишать себя главных удовольствий!), восемь очаровательных девочек от двенадцати до пятнадцати лет и столько же мальчиков (исключительно знатного происхождения, без единого изъяна, удивительной красоты), четырех надсмотрщиц преклонного возраста (уродливых, увечных и неопрятных), трех искусных кухарок и трех женщин им в помощь. Доставив в замок необходимое продовольствие, предметы роскоши и орудия пыток, либертены приказали разрушить перекинутый через расселину мост, единственную тропу, соединявшую замок с внешним миром, и замуровать все входы и выходы в крепостной стене. Остров-крепость Силлинг на четыре месяца был превращен в самодостаточный организм, сравнимый с феодальным владением, где над всеми и вся властвовал феодал.
Реальный Ла-Кост не обладал совершенством Силлинга: де Сад по вполне понятным причинам не мог полностью отгородиться от внешнего мира, закрыть ворота перед управляющим и арендаторами. Особой роскоши в Ла-Косте также не наблюдалось: большая часть дорогой утвари была продана или заложена, а в качестве орудий для «возбуждения страсти» де Сад использовал розги, режущие и колющие предметы (скорее всего, небольшие ножи, как в случае с Розой Келлер). Будущие исполнители «фантазий» маркиза, в отличие от полностью подвластного либертенам населения Силлинга, были отнюдь не бессловесными, могли сбежать и — как это уже было — даже подать жалобу. Население Силлинга на время эксперимента составило сорок шесть человек, Ла-Коста — около двух десятков.
Разместившись в замке Силлинг, садические либертены занялись написанием правил, где с подлинным сладострастием расписали все до мелочей: убранство и назначение каждой комнаты; кто, с кем, когда и где ночует; распорядок дня; порядок проведения каждой трапезы; меню для каждой трапезы; фасоны и цвет одежды для каждого «сословия» обитателей замка; темы заседаний ассамблеи; провинности и наказания.
Подробность, деталь, перечисление, список постоянно пребывали в центре внимания де Сада, стали органичной частью его переписки, на них строятся его сочинения. Салический либертинаж — это порождение разума, анализа, жесткого диктата разделения, в результате которого индивид становился классифицируемой единицей, частью определенной иерархической системы. Либертен обожал детализировать, деталь позволяла ему отделить одну страсть от другой.
В Ла-Косте де Сад тоже ввел некий распорядок: «Мы ждем вас во вторник, дорогой адвокат… Прошу вас явиться не поздно, хотя бы к обеду, то есть в три часа; вы очень меня обяжете, если станете соблюдать этот час каждый раз, когда будете приходить к нам
Для своих эротических фантазий де Сад отвел специальные комнаты — видимо, рядом с гардеробными, где в те времена ставили стульчаки, так как платья источали резкие запахи, отпугивавшие насекомых. В Ла-Косте было восемь стульчаков и шесть биде. Определял ли де Сад кого-либо из нанятых им девушек обслуживать «кабинеты задумчивости», неизвестно, но его персонажи поступали именно так. Как и либертены в его будущих романах, Донасьен Альфонс Франсуа «группировал наслаждения», заставляя принимать подвластных ему обитателей «домашнего борделя» различные позы, «комбинировал удовольствия», руководил церемонией совокупления, усиленно практиковал содомию и даже осуществлял некоторые опасные фантазии, так как впоследствии на теле девочек будут обнаружены следы истязаний. Мадам де Сад в опасных для здоровья оргиях не участвовала, возможно, супруг отводил ей роль рассказчицы, точнее чтицы, заставляя читать какое-нибудь порнографическое сочинение, — вряд ли Рене-Пелажи могла рассказывать истории, соответствовавшие моменту. Себе де Сад отвел сразу несколько ролей: драматурга, режиссера, актера, зрителя и, возможно, философа. Ибо либертен, реализуя свои прихоти и желания, обязан воплотить их в дискурс: оргия организуется для выяснения истины. Приведем небольшой пример из «Ста двадцати дней Содома»: «Все сели за стол; Кюрваль немного пофилософствовал. Твердый в своих принципах, он был таким же нечестивым безбожником и преступником после потери семени, как и в пылу темперамента. Никогда семя не должно ни диктовать, ни руководить принципами; это принципам следует управлять его потерей. Стоит ли у вас или нет, философия, независимая от страстей, всегда должна оставаться собою. Оргии состояли в выяснении истины…» В романах де Сада философствующих либертенов обычно несколько, он же всегда был один, и пытался ли он философствовать с окружавшей его «живой мебелью», неизвестно. Возможно, философию он приберегал для своих романов…
До каких границ дошел де Сад в реализации своих фантазий? Как и его либертены, он услаждал зрение, осязание, слух, обоняние. Но ублажать вкус маркиза его статисты отказались: копрофагией [7] , занимавшей большое место среди практик четырех содомских либертенов, де Сад в Ла-Косте не занимался. И по вполне понятным причинам никого не приносили в жертву. Но не исключено, что маркиз, как и его либертены, заставлял участников оргий богохульствовать. Отвергая в идее Бога все, что ограничивало человека, де Сад тем самым отвергал и все эти ограничения. В замке Силлинг «имя Бога вообще нельзя было произносить без проклятий и ругательств», хотя таким образом под видом отрицания Бога садическая система требовала его существования. Наверное, девушки в Ла-Косте в страхе исполняли прихоти страшного хозяина, а потом, когда их, наконец, отпускали, потихоньку просили у Господа прощения…
7
От греч. — помет, кал и — пожирать.
«Сто двадцать дней Содома» — не биографический роман. Но сопоставление двух замков-островов, реального и вымышленного, показывает, что сама мысль о возможности в тишине и без помех предаваться фантазиям, которые де Сад именует также «отклонениями», будоражила воображение автора задолго до создания романа, и он пытался воплотить ее в жизнь. Уместно будет вспомнить, что в 1904 году, когда роман был впервые опубликован немецким врачом Евгением Дюреном, его восприняли как своеобразное энциклопедическое сочинение, посвященное патологическим отклонениям в области физиологии сексуальных отношений.
Эпопея садических либертенов продолжалась четыре месяца, фантазматический спектакль маркиза де Сада — менее двух месяцев. В январе 1775 года одной из горничных удалось бежать, и хотя девица оказалась не из болтливых, вскоре семьи девочек-подростков подали жалобу на де Сада, утверждая, что тот увез детей без согласия семей, а затем подверг их насилию. Последнее обвинение было особенно серьезно — в XVIII веке «развратные действия господина по отношению к слуге» карались пожизненным заключением. В случае де Сада этот проступок можно было рассматривать как рецидив, а его действия по отношению к маленькому «секретарю» — как рецидив содомии, который вполне мог привести на костер.