Марко Поло
Шрифт:
В нашем представлении обе гипотезы имеют право на существование. Можно даже представить, что Андало сначала познакомился не с Марко, а с Рустичелло на Сицилии. В любом случае, сотрудничество путешественника с ученым не исключается. Это было вполне в духе времени.
Только внимательное изучение содержания книги позволяет измерить природу и долю участия в ней Рустичелло. Участие это подтверждается, очевидно, тем, что книга была написана на французском языке. Правда, сначала долго держалась версия Рамузио, который утверждал, что «Описание» сразу было написано на латинском языке. Он охотно поддерживал версию первого написания на итальянском, который не был, впрочем, венецианским диалектом, а был скорее тосканским. Самый старый из манускриптов на итальянском языке хранится во Флоренции. Эта версия поддерживается даже во Франции. Лишь редкие ученые и редкие исследования представляют «Описание» как произведение в основном французское, северофранцузское — по крайней мере, по форме и по духу.
Впрочем, предшествование французской версии не вызывает никакого сомнения. Она была доказана
Французская версия, безусловно, предшествовала итальянской. Мало того, эта последняя, переведенная на вульгарный итальянский язык, была доверена скверному писаке, переводчику, занятого тем, чтобы сделать побыстрее, который не смущался никакими «почти», мало интересовался собственно текстом и не был способен понять в нем несколько пассажей и избежать ошибок, очень мешающих читателю менее искушенному.
С другой стороны, можно подумать (и это будет еще одним доказательством), что итальянский переводчик в некоторых случаях, кажется, умышленно вольно обращается с текстом, нимало не контролируя его достоверность. Леонардо Олшки рассказывает, что по поводу драгоценных камней, подаренных родственниками Марко хану Берке во время их первого путешествия, французская версия говорит, что драгоценности были подарены «для украшения», то есть просто, чтобы вставить их в оправу, в то время как итальянский текст говорит «а vender», что свидетельствует о коммерческой сделке. Этот приблизительный перевод, часто искажающий первоначальный текст, доказывает желание создать некий образ автора и его произведения. Вспомним, как Марко Поло описывает торговое движение кораблей по реке Киан (Янзцы). Первый текст ясно говорит о том, что он получил свою информацию от одного офицера, состоявшего на службе у императора, таможенника («что он слышал, как говорили ему»), В итальянском и латинском тексте рассказ излагается от первого лица, в форме непосредственного свидетельства: «Ergo, Marcus Paulus…». Он утверждает, что видел собственными глазами движение этих кораблей и посчитал их: «Vidi in ista civitate». Изменение тона и содержания, очевидно, свидетельствуют о решительном желании выставить в выгодном свете роль венецианца, представить его как настоящего очевидца и, следовательно, полностью скрыть то, что он прибегал к устным и письменным источникам. Во всех этих итальянских и латинских версиях местоимение je (я) заменяется на il, и выражение Messire Pol показывает осознанное желание устранить, с одной стороны, все рукописи, созданные ранее, с другой стороны — исключить какую бы то ни было роль посредника и в первую очередь — Рустичелло ди Пиза, имя которого исчезает в итальянском варианте. Мы настаиваем на том, что это была осознанная политика, тенденция, которая проявилась очень рано, начиная с редакции первых копий и которая должна была представить произведение совсем в другом свете, далеком от первоначального.
Языком первой версии, которым мы, без всякого сомнения, обязаны Рустичелло, является разговорный общеупотребительный французский. Он не претендовал на литературную вычурность, но также не был языком провинции. Это не был англо-нормандский язык или какой-ни-будь диалект — это язык севера Франции. Здесь не играет роли лингвистическая или культурная общность, образовавшаяся из-за соседства и политических связей: Рустичелло не пишет на провансальском языке, который он мог выучить во время одного из своих путешествий и особенно во время своего пребывания (документов о котором осталось мало) при дворе короля
Эта редакция на северофранцузском, на первый взгляд, удивляет; язык считают чем-то аномальным, чуть ли неприличным, так что на этом факте стараются долго не задерживаться. Происходит это потому, что наши учебники и книги всегда отдают предпочтение расцвету культурного и гуманистического движения в Италии, на родине Ренессанса. Эти же учебники пренебрегают очень важной ролью, можно сказать, даже главенством в определенное время французского языка, на котором было написано большое количество книг и который способствовал распространению культуры. Он был средством общения, оцененным практически всеми. Язык был широко распространен даже вдали от родины, в придворных кругах и среди образованных людей.
В эпоху, о которой идет речь, вот уже несколько десятилетий менестрели и трубадуры, труверы, поэты, писатели и французские эрудиты принимались в большом количестве при дворах Италии и, естественно, принесли туда свой язык и литературные вкусы. Нужно ли забывать о том, что во время правления во Франции первой династии
Анжу двор Неаполя был в некотором роде колонизирован французами — офицерами, юристами, учеными и людьми искусства? При Карле I (умер в 1285 году) можно было найти в Неаполе и при дворе короля, в канцеляриях и судах — прокуроров, судей и советников, приехавших с севера: Одон де Лорри, близкий к королю, Жофрей де Бюмонт и Симон де Пари (оба были канцлерами), Петро Умберти и Жизбер де Сент-Квентин, обосновавшиеся в суде. Университетское образование несет на себе отпечаток орлеанской епископской школы. Адам де ля Голль, знаменитый менестрель из Арраса, приезжает в Неаполь в 1283 году после Робера д’Артуа и остается здесь до своей смерти в 1288 году. В Неаполе он представляет «Историю Робина и Марион» и начинает писать «Песнь о короле Сицилии». Другой поэт, оставшийся неизвестным, также пришедший в familia Робера д’Артуа, пишет там поэму «Путь пилигрима», которая повествует о Святой земле и Иерусалиме. Иными словами, городская, светская культура испытывает влияние французского искусства, французских культурных традиций. Становится очень популярным имя Прюнель (Перонель) — персонаж пасторальных пьес, жанра, который пришел с севера.
Карл Анжуйский, являясь союзником папы римского, очевидно, имеет своих доверенных людей во всей центральной Италии, подчиненной его власти. В 1269 году главным викарием Тосканы назначается Жан Британ. Карл назначает также сенешалей-французов в Ломбардии, чтобы создать оппозицию императорской власти (например, Гильом де ля Рош). При его правлении с 1269 по 1270 год из 125 губернаторов провинций только 25 были итальянцами. Французский язык действительно становится языком официальным.
Северофранцузский диалект превращается в язык международного общения, его используют писатели, он становится для них необходимостью и привилегией, особым знаком отличия. Использовал его и придворный сочинитель Рустичан. Язык был популярен как при английском, так и при шотландском дворе, который также имеет тесные связи с Фландрией и Парижем. В 1328 году студенты Оксфорда должны были общаться между собой и со своими преподавателями либо на латыни, либо по-французски.
Эта особенность придворной культуры основательно освещена Генри Юлом. Он изучает язык Рустичелло и показывает, до какой степени он был распространен даже среди людей, для которых он не являлся родным. Один из приближенных английского короля Генриха III сопроводил свою версию романа о рыцарях Круглого Стола такими словами: «Я, Луцис, рыцарь и владелец Замка Гас, как влюбленный рыцарь, принялся за перевод с латыни на французский этой истории, не потому что хорошо знаю французский. Моя манера изъясняться скорее принадлежит манере английской, нежели французской, так как я родился в Англии. Но такова моя воля и намерение, что я ее переведу на французский». Вот обычный ход мыслей и решений придворных поэтов Англии и Рустичана в частности. Мы увидим, как спустя одно поколение, Фруассар, который жил при дворе Эдуарда III и королевы Филиппы Хайн, писал для них на французском свои «Хроники».
После крестовых походов, когда часть франков осела в Святой земле, а затем на греческих островах и в Морее, а также благодаря бракам с армянскими принцессами, французский язык распространился по всему латинскому Востоку, за пределами франкских королевств — как инструмент связи, как проводник мысли и культуры. Колонисты и рыцари приходят на Восток из Шампани, Фландрии, Бургундии, Иль-де-Франса или Пуату. Со времени правления Людовика IX, который (не будем забывать об этом) прожил вместе с королевой Маргаритой и всем своим двором более шести лет на Святой земле (в Сен-Жан-д’Акре, в частности), все межгосударственные договоры, направленные на возрождение Святой земли, писались также по-французски. Эта «культурная» колонизация французов принесла странам Востока больше, чем торговая колонизация итальянцев.
На французском, естественно, говорили христиане в Иерусалиме, на Кипре, даже в Константинополе и на греческом Пелопонесе. Этот язык был, без сомнения, наполнен всякого рода заимствованиями из греческого, из словаря итальянских моряков, негоциантов и латинских миссионеров. Эти заимствования мы находим и в некоторых заумных словах и выражениях «Описания мира». Это был особый французский, на котором говорили, по известному выражению Жана Ришара, «опасные полиглоты, способные коверкать три языка с равной виртуозностью». «Смесь, — признается один из авторов Востока, который сам был франком, — такая, что никто не может понять наш язык». Но, несмотря ни на что, этот язык стал, без сомнения, основой lingua franca, который употреблялся впоследствии на Средиземноморье и на всем Ближнем Востоке. На нем говорили даже мусульманские правители.