Марко Висконти

Гросси Томазо

Но вернемся на поле. По правилам турниров рыцари-новички подарили герольдам шлемы, которые они носили, но и тут дело не обошлось без спора, так как один из упомянутых новичков уже участвовал в сражении на копьях во время турнира, состоявшегося недавно в Комо, и кое-кто стал говорить, что он не обязан отдавать герольдам свой шлем, раз это было не первое состязание, в котором он участвовал. Однако было решено, что шлем полагается отдать по той причине, что состязание, в котором он впервые участвовал, было на копьях и на мечах там не сражались, а потому судьи сослались на известное турнирное правило, согласно

которому «меч заменяет копье, но копье не заменяет меча».

Рыцарей в белом провозгласили победителями. Затем общим голосованием не одних лишь судей и маршалов, но также дам и девиц было решено, что больше всех отличился Отторино, и он получил в награду белого коня в белой же сбруе, а также шлем и щит из серебра. Так закончился этот день.

Жена нашего оружейника была до того довольна, до того горда славными подвигами этого юноши, как она его называла, что без умолку только о нем и говорила. Она расхваливала его на все лады, так что ее благоверный начал хмуриться и чуть было не рассердился всерьез.

Глава XVIII

В тот же вечер адвокат Лоренцо Гарбаньяте принес известие о турнире в дом графа дель Бальцо. Биче, полуживая после страхов минувшей ночи и после смертельных мучений этого дня, когда она все время представляла себе тысячи опасностей, грозящих Отторино, жадно внимала каждому его слову и постепенно приходила в себя — так увядший цветок вновь поднимает свой венчик на засохшем стебле и раскрывается навстречу утренней росе. Но, узнав, что после победы в турнире юный воин почтительно поцеловал повязанную через плечо голубую ленту в знак того, что он думает о своей даме, которая помогла ему выйти со славой из этого испытания, влюбленная девушка почувствовала, что она вот-вот потеряет сознание — так сладко вдруг сжалось ее сердце. А потому она скрылась на минуту от посторонних взоров, спрятала лицо в ладонях и по-женски предалась слезам. Вскоре она вернулась в зал, но еще не раз за этот вечер чувствовала, как вспыхивают ее щеки при упоминании любимого имени, которое было у всех на устах. И тогда она говорила про себя: «Он мой», и нежная гордость переполняла ее сердце.

Иногда она думала и о том, в каком ужасном положении она оказалась, размышляла над словами отца, навсегда запретившего ей видеться с любимым, но эти думы отступали и рассеивались перед нахлынувшей на нее радостью, словно туман в долине, тающий под лучами жаркого солнца.

Сияющая, счастливая оттого, что она отдала свою любовь такому замечательному человеку, оттого, что он, добившись новой славы, все равно не забыл ее, она в эти минуты не могла думать ни о каких бедах. Сердце девушки было полно надежд, будущее ей улыбалось, а в голове теснились сотни сладостных грез и радужных картин.

Дамы и кавалеры, пришедшие на вечер к графу, выразили удивление по поводу его отсутствия на турнире. Во время разговора речь зашла об истории с глазом Брондзина Каймо. В другие времена это заставило бы графа дель Бальцо оседлать своего любимого конька, ибо, если надо было разобраться в запутанном деле, порассуждать, он просто расцветал от удовольствия. Но в этот день ему было настолько не по себе, что его никак не удавалось расшевелить. Перед ним все время стояло лицо Марко, в ушах звучали его слова, все мысли были заняты им одним, и

весть о триумфе Отторино не могла подействовать на него столь же чудесным образом, как на его дочь.

Мало-помалу, однако, он пришел в себя и немного воспрянул духом, а под конец нашелся чародей, который смог развеять его мрачное настроение и окончательно вернуть его к жизни. Это был его друг, старый барон, который, прежде чем распрощаться, отвел его в сторону и сказал, что наместник императора спрашивал о нем. Видали ли вы когда-нибудь, как старая тощая кляча с печально опущенной головой и висящими ушами, которую никак не расшевелить поглаживаниями да похлопываниями, неожиданно пускается вскачь, как молодая кобылица, едва возница дает ей пару пинков? И только потом становится понятно, что удар пришелся по старой ссадине. То же самое случилось и с графом,

— Неужели правда? Он говорил обо мне? — взволнованно спросил наш робкий честолюбец.

— Да, он говорил о вас.

— А что? Что он сказал?

— Он спрашивал, почему вас нет на турнире.

— Значит, завтра надо непременно побывать на турнире и посмотреть поединки. Ведь завтра будут поединки?

— Да, второй день посвящен поединкам рыцарей, и вам бы неплохо там показаться, чтобы не сочли, будто… понимаете… Все знают, что вы большой друг Марко, но кто-нибудь может подумать… — как бы это сказать? — что вы не друг наместнику.

— Что? Что?

— А чему тут удивляться? Все знают, что между Марко и наместником, его племянником, нет особой любви.

— Я об этом ничего не знаю. Я дружу со всеми и хочу жить со всеми в мире.

— Поэтому я и говорю, что завтра вам не следует отсутствовать: ведь это празднество в честь назначения Адзоне… И если ему снова придет в голову спросить о вас, а ему скажут, что вас нет…

— Нет, нет, я буду там, я непременно буду.

И граф сдержал слово: назавтра он одним из первых появился в ложе рядом с ложей наместника. Еще не была готова площадка, еще не прибыли даже судьи и рыцари, державшие поле, а он был уже там, во всем блеске, с дочерью и многочисленной свитой из пажей и оруженосцев.

Когда наместник со своими дядьями взошел на галерею, граф снял шляпу и поклонился, церемонно разводя руки, но, по-видимому, никто не обратил на него внимания, никто не выделил его поклона среди всех других, и ему это показалось несколько странным. Когда все уселись, граф, ни на минуту не оставлявший в покое свою розовато-белую шляпу, поглядывал своими серыми глазками то в одну, то в другую сторону и, непрерывно сотрясая воздух своим противным скрипучим голосом, все еще старался привлечь к себе внимание, но на него смотрели не больше, чем на пару дворняжек, которые с лаем носились по полю, и в конце концов он почувствовал крайнее раздражение.

Но вот начались поединки. Многие рыцари выезжали на поле и касались копьем того или другого из щитов, подвешенных на шестах, которые были воткнуты в землю рядом с палаткой рыцарей, держащих поле. Одно единоборство сменялось другим, но не было нанесено ни одного хорошего удара — кто промахнулся, кто потерял стремя, кто увернулся, пригнувшись к коню. Были сломаны два копья, и ничего больше не произошло.

Отторино не вызвали ни разу: после вчерашней схватки никто не осмеливался померяться с ним силой.