Марко Висконти

Гросси Томазо

Не успел Висконти опустить руку, как Лупо схватил и поцеловал ее со страстной преданностью.

Это горячее проявление чувств тронуло сердце благородного воина, который, привыкнув жить среди опасности и риска, ничего так не ценил, как любовь своих солдат. Сейчас же поступок Лупо был ему тем более приятен, что он давно уже жил среди чужих и враждебно настроенных людей. Поэтому он с таким же пылом воскликнул:

— Да здравствуют мои славные миланцы!

— Да здравствует Марко, да здравствует наш предводитель! — ответил Лупо. — Эх, если бы вернулись те деньки, когда мы шли от победы к победе с вашим именем на устах!

— Послушай, —

сказал Висконти, понижая голос, — эти дни могут еще повториться, и, может быть, они не так уж далеки. Когда ты вернешься в Ломбардию, шепни на ухо своим храбрым товарищам: "Сердце Марко по-прежнему с вами. Не забывайте своего старого военачальника… " Что же касается тебя, то в любое время, в любом месте, кем бы я ни был, как только нас вновь сведет случай, напомни мне то, что я тебе сказал, и ты об этом не пожалеешь.

Юноша начал горячо благодарить и протестовать, но Марко перебил его и сказал:

— Почему я до сих пор о тебе ничего не слышал? — Потом он подошел к столу, взял перо и спросил: — Солдат, как твое имя?

— Лупо из Лимонты.

— Лупо? Мне это имя знакомо.

— Очень может быть: ведь вы однажды уже оказали ему честь, написав его своей славной рукой на листке бумаги, который спас мне жизнь.

Тут Марко вспомнил о письме, которое он по просьбе Биче написал в ту памятную ночь аббату монастыря святого Амвросия. Он вспомнил, что тот, для кого добивались помилования, был оруженосцем у Отторино в день турнира. Пораженный этим открытием, он спросил себя: «Как же так? Как мог Лодризио отправить ко мне гонцом слугу своего врага?» Он хотел было спросить об этом самого Лупо, но тут же решил сначала посмотреть привезенное им письмо, которое несомненно могло быть только от Лодризио и в котором он надеялся найти разгадку столь необычной новости.

Он взял письмо и вскрыл его. Его сразу поразило, что оно написано не шифром, а обычными буквами. Еще более его удивили первые фразы, и он посмотрел в конец письма, чтобы узнать, откуда оно пришло. Как описать его потрясение, когда он увидел имя Эрмелинды? Боясь, как бы волнение не толкнуло его на какой-либо поступок, не отвечавший его достоинству, он поспешил отпустить Лупо, который тут же вышел, стараясь понять, чем объясняется постоянная смена настроений, которая так явственно читалась на лице и в поступках этого великого человека.

За то короткое время, которое понадобилось Марко, чтобы встать и запереть дверь на засов, тысячи мыслей пронеслись у него в голове: «Быть может, Биче разлюбила Отторино и не жалеет об этом? Господи, о чем я брежу? Скорей всего, Эрмелинда пишет мне, чтобы просить меня не противиться их браку. Сообщила бы уж просто, что они повенчаны, да и дело с концом!.. Конечно, это была бы ужасная весть, и все же я как-нибудь перенес бы ее… Справился бы с собой, постарался бы искупить свою вину перед несчастными и заставил бы их простить меня».

Он сел в кресло, взял письмо и начал читать:

"Марко,

к вашим стопам припадает отчаявшаяся мать, которая, орошая горчайшими слезами вашу доблестную руку, заклинает вас всем, что есть святого на небе и на земле, вернуть ей единственную дочь, ее отраду и последнее утешение ее несчастных дней. Я знаю, что сильные мира сего предпочитают иногда окутывать мраком свои поступки, скрывать свои пути и, совершив несправедливость, притворяться, будто они возмущены жалобами пострадавших. Но вы… вы ведь давно уже знаете, что такое горе, и не отвергнете просьбу бедной, несчастной матери.

Марко,

моя дочь похищена: вот уже двадцать дней, как она находится во власти неизвестных людей. Кто знает, где она, кто знает, в чьи руки она попала! Я решительно требую от вас, чтобы вы как можно скорее вернули ее целой и невредимой ее осиротевшим родителям, ее обманутому и похищенному вместе с ней супругу. Этого требует от вас мать, взывающая к вам во имя всего самого дорогого, во имя всевышнего.

Я смиренно прошу вас об этом, склоняясь головой во прах, с душой растерянной и трепещущей, но полной смелости, почерпнутой в сознании того, что мои молитвы дойдут до неба, что и сильные мира сего не бессмертны.

Ах, нет, Марко, нет! Простите меня. Я хочу лишь рыдать и умолять. В моих словах должно звучать одно лишь смирение, одно лишь уничижение. Простите бедную мать, которую сделало дерзкой только невыносимое горе. О, если бы я знала, чем могу я тронуть ваше сердце!.. Сообщала ли я вам, что Биче стала женой Отторино? Да, они обменялись кольцами, их брак освящен церковью. Знайте, это я торопила их со свадьбой, и… нужно ли мне признаваться? Смогу ли я сделать это без смущения, не покраснев?.. Поверите ли вы мне, если я скажу, что сделала это также из жалости к вам?

Клянусь вам, я поступила так и ради вас, ибо считала и твердо верила, что в этом состоит единственное средство отвлечь вас от злополучного решения, которое не принесло бы вам ничего, кроме несчастья… Потому что… даже если бы… я когда-нибудь смогла забыть о себе настолько, что отдала бы вам в жены свою дочь, Биче все равно не смогла бы стать вашей женой, ибо ее бедное сердце уже принадлежало другому! О, Марко, я знала вас в иные времена, и тогда вы, несомненно, не захотели бы взять в жены насильно ту, кто вас не любит, не стали бы искать своего счастья в страданиях любимой вами женщины. А теперь скажите мне, ошибается ли мать Биче, считая вас таким, каким считала когда-то Эрмелинда?

Вы не забыли еще это жалкое имя? Оно одно осталось от всего, чем я была прежде: годы и муки унесли остальное. Вы добились такого могущества! Вас уважают друзья и боятся враги! Вы — слава и гордость Ломбардии… А что есть у меня? Только моя дочь — дорогая и любимая, все мое утешение, все мои надежды, вся моя гордость заключены в ней одной. Ах, во имя вашего благородства, во имя окружающей вас славы, во имя всего, что было между нами когда-то нежного, доброго и святого, если я некогда заслужила вашу благосклонность, прошу вас, избавьте меня от этих терзаний, верните мне мою дочь, верните, прежде чем горе навсегда закроет мои выплаканные глаза. О, если бы вы знали, как я страдаю все эти дни! Если бы вы могли испытать муки моих бессонных ночей, полных видений и ужасов! Если бы вы знали, что значит быть матерью! Мой жизненный путь — вы это знаете — всегда был усеян горестями и мучениями, но все это ничто, лишь слабая тень страдания по сравнению с той болью, которую нанес мне этот смертельный удар. Я никогда не знала, что можно так страдать на этом свете… Боже мой! Боже милостивый! Я слишком слаба, чтобы вынести такую тяжесть: избавь меня от этих мучений, с которыми я не могу справиться, призови меня к себе, но прежде спаси мою дочь! Увы, слезы застилают мои глаза, рука моя дрожит, и я чувствую, что силы меня оставляют.. О, Марко! Если бы я могла увидеть вас, припасть к вашим ногами и умереть, умоляя вас о милости, в которой вы не отказали бы умирающей! Сжальтесь, сжальтесь над несчастной Эрмелиндой!"