Марковцы в боях и походах. 1918–1919 гг.
Шрифт:
Но одновременно «силы порядка» в полку несли потери. Пришлось перевести из полка двух командиров рот; пришлось оставить полк командиру полка, на которого готовилось покушение; было два покушения на начальника пулеметной команды (стрельба в него) и на командующего батальоном (в убежище которого была брошена ручная граната, контузившая его и двух находившихся с ним офицеров). И, наконец, апогей всего: самосуд над командующим батальоном, кончившийся, к счастью, без смерти, благодаря решительным действиям офицеров, но вышедшими из схватки с сорванными погонами и с полученными ударами.
Резолюция заключалась следующим: теперь офицерам в полку больше нечего делать и, если
Впечатление на всех эта резолюция произвела потрясающее. Помещение огласилось криками: «Правильно! Иного выхода нет! Браво!» и… «Позор! Предательство! Пусть уходят!»
Второй день съезда был посвящен прениям по докладам и выводам.
Некоторые делегаты были многословны и красноречивы и столь же несправедливы к пехотным офицерам. Вскрывались язвы, благодаря которым якобы и создалось такое тяжелое положение: отчужденность пехотной офицеров от своего солдата, отсутствие близкого интереса к его духовным и физическим запросам, неуважение к его личности и основа всего этого – недостаточная культурность пехотного офицера.
– У нас, в артиллерии, нет и не может быть такого положения, хотя мы и признаем, что зараза может проникнуть и в наши ряды, – говорили иные делегаты.
Возмущению и негодованию в связи с такими заявлениями не было границ. Согласны с ними были немногие и в их числе комиссар.
Третий день съезда – выработка резолюции. Резолюция ничего нового не дала, и вся она была составлена в духе требований генерала Корнилова. Принята была единогласно. Но разъезжались со съезда офицеры без всяких надежд и оказались правы: Временное правительство ответило молчанием и… продолжением своего дела. Развал в армии продолжался. Окончательно развалилось и то, что должно было быть корпусом или Союзом офицеров. Одни офицеры «поплыли покорно по течению», другие вдруг объявили себя сторонниками Временного правительства; третьи, отрешившись от всяких дел, ждали когда им удастся уехать домой, отдохнуть и заняться своим частным делом; четвертые видели дальше: и дома им не удастся обрести покой, пока не будет сброшена революционная власть. Офицеры разбились по группам, чуждым и даже враждебным друг другу.
В м. Будславе в распоряжении комиссара армии находилось сначала 20, затем 40 и более офицеров, и, кроме того, такое же количество в г. Полоцке – офицеров, отозванных из полков из-за происшедших между ними и подчиненными столкновений. Они находились там для производства по их «делам» дознаний.
Тяжело было их моральное состояние. В большинстве – командиры рот, батальонов, прошедшие многие бои, отмеченные высокими боевыми наградами; офицеры, не чувствующие за собой никакой вины, кроме одной – в условиях революционного времени осмелились требовать соблюдения дисциплины и стоять за продолжение войны до победы. Угнетало их отношение комиссара армии, который был убежден, что революционные солдаты не могли оскорбить их только за требования дисциплины; по его понятиям, тут были и другие причины, зависящие от офицеров.
Эти подследственные офицеры получили право присутствовать на офицерском съезде. С его собраний они возвращались в свой барак в еще более угнетенном состоянии: их обвиняли даже в их собственной офицерской семье в недостатке выдержки, спокойствия, такта и даже просто культурности; их обвинили свои же чуть ли не в провокаторстве за то, что своими требованиями они настраивали массу против всех офицеров.
Суждения изгоев были тверды и решительны:
– Армию и Россию погубила
– Корпус офицеров? Союз офицеров? – громкие слова! Единство, сплоченность? Где они?… Оставили императора, не поддержали Корнилова…
– Все цепляются за звание «офицер», но сколько из нас действительно стояло и стоит на «страже российской государственности»?
– Мы знали и понимали, как нужно бороться с врагом внешним, но превратились в ничто перед врагом внутренним, перестав быть едиными; даже более – становясь враждебными друг другу.
– Что мы могли предпринять? Да, армию разложили демократическими экспериментами; да, офицерам «плюнули в душу»; да, прав генерал Деникин, сказав: «Берегите офицера…» Но мы-то, 300 000, решились ли на твердые требования и на твердые дела?
– Да! Не было приказов начальников, не было руководства… Но… Неужели все тот же корпус офицеров живет и действует только распоряжениями сверху, а не выявлением и проявлением духа и дел снизу?
– Не забывайте – как мы, рядовые офицеры, нуждаемся в воле свыше, так и те, кто наверху, нуждается в помощи от нас, в наших делах, нашей инициативе, нашем дерзании. Не обращался ли генерала Алексеев к нам: «Подумать, как вдохнуть порыв!»
– Нас солдаты называют несознательными! Приходится признать это правильным; мы не сознали своего долга и своей ответственности.
– Так чего же нам желать? Установление порядка, дисциплины? Да. Но для этого нужно бороться за лучшее, а не уповать, что оно придет само собой через что-то худшее. Нет возможности бороться? Нужно найти эти возможности… нужно их создать!
Главное – решиться на борьбу.
– Ведь говорили же мы, что «так долго продолжаться не может». Значит, должны допустить возможность перемены. Так пусть же эта перемена будет проявлением нашей воли и нашей силы…
Так в бесконечных разговорах рождался отпор в сердцах части офицеров против существующего положения.
На путях к борьбе
Чтобы оказаться правым в будущем, необходимо иметь мужество, в известные сроки, идти против течения.
«Попутчики» революционной власти среди офицеров сами фактически исключили себя из состава «стражей российской государственности». «Непротивленцы» помимо собственного желания остались в русле политики этой власти. Остальная, меньшая, часть офицеров, затаившая «заговор» против власти, чувствуя себя бессильной в стихии революции, тем не менее не теряла надежды на перемену положения, считая, однако, что перемена может быть только выявлением их воли и их силы, что для этого необходимо искать путей к борьбе. Эта часть офицерства искала вождей, которые бы возглавили, объединили и повели их.
Два имени произносились офицерами: генерал Алексеев и генерал Корнилов. Иных не находили. Но… все знали, что генерал Алексеев устранен из армии и находится в Петрограде под наблюдением Временного правительства и Совета депутатов, а генерал Корнилов предан суду и сидит в Быховской тюрьме. Однако «заговор и сердце» не терял свою силу: возможен ничтожный шанс, возможно чудо, и к этому должны быть готовы.
И, действительно, подготовка к борьбе шла: ее вели оба вождя; подготовка осторожная и в возможной тайне. Без упоминания имен вождей, но, используя остатки свободы, моральная подготовка велась возникшими политическими и сохранившимися здоровыми общественными организациями и велась при помощи еще окончательно не убитых патриотически настроенных газет.