Марсельцы
Шрифт:
И с этими словами гвардеец вырвал из рук пастуха посох и сломал его. Вместе с дождем золотых монет из отверстия выпал свернутый в трубку лист пергамента. Капитан Гарнье развернул его: это был план заговора против революции!
Весь батальон в один голос закричал:
— Ах, негодяй! В реку его! Казнить предателя!
Над головой старика замелькали кулаки. Еще секунда — и изменника растерзают, разорвут на клочки. Но гвардейцы заслонили его от негодующих федератов.
— Не трогайте его! — кричали они. — Этого человека необходимо предать живым в руки революционного трибунала.
Марсельцы
Рран-рран-рран! — загремел барабан.
Батальон построился и снова зашагал по дороге в Париж.
Глава девятая
ПОЧТОВАЯ КАРЕТА
Между тем длинный переход в полном походном снаряжении утомил даже самых выносливых. У многих на ногах вскочили волдыри. Некоторые федераты сняли сапоги и с облегчением шлепали босыми ногами по густой дорожной пыли.
Мы шли теперь по области, населенной роялистами. Местные жители встречали нас угрюмым молчанием; не раз, обернувшись, мы ловили на себе горевшие ненавистью взгляды. Казалось, все эти люди были похожи друг на друга — все толстые, неопрятные, с бледными тупыми лицами и бесцветными, водянистыми глазами. Это были скупые, жадные и недоверчивые люди. Ни один из них не улыбнулся нам, ни разу мы не слышали смеха, никто не предложил нам глотка вина. Напротив, они с нескрываемой злобой провожали нас глазами и за спиной показывали нам кулаки.
Все в этой местности было таким же суровым и неприветливым, как сами жители: и хижины с почерневшими от времени крышами, и унылые, без единого деревца, поля, засеянные однообразными рядами свеклы, гороха и бобов, и серое небо, и даже солнце, окутанное туманной дымкой, как покойник саваном.
Поэтому и наш отряд хранил угрюмое молчание. Часы проходили за часами, но не слышно было ни песен, ни разговоров. Чтобы ободрить федератов, командир батальона майор Муассон и капитан Гарнье стали ходить по рядам; они говорили, что несчастья народа кончатся навеки, как только мы придем в Париж и захватим королевский замок.
— До Парижа осталось не больше девяти дневных переходов, — утешали они нас. — В столице вас ждет обильная пища и отдых. Мы сделаем всех людей свободными, мы отдадим весь хлеб тем, кто его сеял, все плоды тем, кто возделывал сады, все стада тем, кто их пасет!
Я не нуждался в этих ободряющих словах. Я шел бы вперед, даже если бы вместо хлеба меня ждали камни; я готов был ступать босыми ногами по битому стеклу, питаться крапивой и шиповником, и это не помешало бы мне тянуть, тянуть свою пушку с неослабевающим упорством и силой.
Мне больно было слышать, как старые федераты, бородачи, оставившие там, в Марселе, Арле или Гарбе, жен и детей, время от времени перешептывались:
— Как знать, чем все это кончится?.. Не думали мы, что до Парижа так далеко… Национальная гвардия будет против нас — все парижане
Правда, такие речи произносились вполголоса, точно говорившие сами стеснялись их. Но у меня сердце сжималось от боли всякий раз, как я слышал подобные слова. Тогда, чтобы подбодрить товарищей, я во весь голос затягивал «Марсельезу». И внезапно весь батальон оживлялся, лица веселели, люди шагали бодрей. Но ненадолго…
Бесконечная, как голодный день, дорога не располагала к смеху и веселью. Мы проходили по улицам унылых городков и безрадостных селений, жители которых боялись и ненавидели нас. Они не предлагали нам даже стакана воды. Да какая там вода! Если бы взгляды могли убивать, ни один из нас не ушел бы живым!
Поднять упавший дух батальона могло только какое-нибудь из ряда вон выходящее событие.
Макон, Турню, Шалон остались позади. Мы прошли через Отен, встреченные гробовым молчанием. Проклятая страна аристократов!
Солнце склонялось к западу. Было уже около пяти часов пополудни.
Я продолжал бессменно тянуть за ремень свою пушку. Грустный и озабоченный Воклер шагал рядом со мной.
— Знаешь, Паскале, — сказал он вдруг, — меня беспокоит, что нас до сих пор не догнала почтовая карета из Авиньона. Не случилось ли с ней несчастье? Мне не терпится увидеть Лазули и моего славного Кларе! Ведь, правда, они тебе сказали, что выедут из Авиньона с первой же почтовой каретой?
— Да. Лазули говорила, что она догонит нас в пути.
— Почтовики исправно платят подать разбойничьим шайкам на большой дороге, так что те не причинят никакого вреда почтовым каретам. Но есть еще королевские карабинеры [25] , — это разбойники почище дорожных, хоть они и носят мундир регулярной армии! Если с Лазули и Кларе не приключилось какой-нибудь беды, самое позднее завтра они догонят нас в Сольё. Мы там заночуем, ведь тамошние жители добрые патриоты…
Воклер хотел еще что-то добавить, как вдруг слева от нас, на расстоянии двух мушкетных выстрелов, послышались крики: «Помогите, помогите!» Голоса доносились из хижины, соломенная крыша которой как будто вросла прямо в землю.
25
Карабинеры — пехотные и кавалерийские полки, вооруженные карабинами — легкими укороченными ружьями.
В ту же секунду человек десять наших товарищей по батальону стремглав бросились вниз по откосу дороги и, перебежав засеянное свекловицей поле, ворвались в хижину. Крики, плач и жалобы стихли, и вскоре из дверей хижины вышли наши товарищи. Они волокли за собой толстого, как пивная бочка, монаха-капуцина, с красным, заплывшим жиром одутловатым лицом, и трех тощих желтолицых полицейских. За ними из хижины вышли старый крестьянин с женой, высохшие и сморщенные, как сушеная винная ягода, и целый выводок ребятишек, истощенных, худых, нечесанных и грязных, — точь в точь таких, каким был я сам в Гарди.