Марш обреченных
Шрифт:
– Понятно. Милицию вызывала она?
– Она. Бросилась вниз, и с поста позвонила в райотдел, – рассказывает Варвара Кондратьевна.
– Вниз?
– Конечно. Вы же знаете, дом у нас ведомственный. Внизу сидит сержант.
– Ага, то есть она отсекала стрелявшему путь к отступлению.
– Именно. Вскоре пришла я. Увидев, что Николай Михайлович убит, я позвонила Одинцову. В следственный отдел.
– Да, я знаю.
– Он прислал своего человека. Его зовут Стрельцов Андрей Игнатьевич. Очень приятный молодой человек. Вот вам, кстати, его телефоны: рабочий
Варвара Кондратьевна протянула мне листок бумаги, исписанный черной шариковой ручкой. Я не считаю себя светилом в области графологии, но человек, писавший на этом листе, явно обладал широкой душой. И, скорее всего, твердым характером.
– Он приехал практически одновременно с милицией…
Я удивленно поглядел на свою собеседницу. Судя по тому, как близко находился дом Рыбакова от райотдела милиции, и как далеко от Генпрокуратуры, сотрудники внутренних органов должны были идти прогулочным шагом, а этот самый Стрельцов не иначе, как лететь на вертолете.
– Старший лейтенант милиции в присутствии понятых и представителя ФСБ осмотрел место происшествия и констатировал самоубийство.
– Гм. Это, в общем-то, не их дело. Здесь решает судмедэксперт. Странно, но в целом не выбивается из ряда странностей, которыми окружено наше дело. А что этот самый следователь?
– Он заявил, что располагает фактами, говорящими о том, что эта смерть самоубийством быть не может.
– Очень хорошо. И что это за факты?
– Я у него не спрашивала. Лучше вы это сделайте сами. Но одно я могу сказать точно: револьвера, из которого «застрелился» Николай Михайлович, в доме никогда не было.
Да, это было именно так. Николай Михайлович Рыбаков был большим любителем и знатоком огнестрельного оружия. Его коллекция насчитывала несколько десятков стволов. Здесь были и американские кольты, и итальянские «Беретты», и чешские «ЧЗ», и красавец «Маузер» в деревянной кобуре. Был и наган, но другой модели. Старый, с вырезным окошечком на барабане. Много чего было в коллекции генерала Рыбакова. Пластиковый пистолет «Глок-17», короткоствольный «Вальтер», принадлежавший некогда Шелленбергу, и свой именной «Браунинг». Но револьвера, с помощью которого он якобы решил свести счеты с жизнью, там не было.
– Да. Мы это тоже заметили. Кстати, где сейчас этот револьвер?
– Генпрокуратура открыла дело, так что он приобщен в качестве улики.
– Понятно. А потом, стало быть, дело прикрыли…
– Увы. Одинцов перезванивал ко мне и сообщил, что таково решение генерального прокурора, – она грустно посмотрела на меня. – Несправедливо все это получилось.
Можно подумать, что где-то и когда-то с разведчиками поступали справедливо. Их ненавидят враги и опасаются те, ради чьих интересов они рискуют. Ничего не меняется в этой ситуации с тех пор, как первый разведчик, натянув на себя шкуру пещерного медведя, полез выяснять возможность дислокации своего племени в окрестных пещерах.
– Надеюсь, нам удастся исправить эту несправедливость.
– Это было бы очень хорошо, – голос Варвары Кондратьевны наполнился горькой теплотой. – Однако и ты, и Валера,
– Это как раз нормально. Это в порядке вещей. Знать бы только, ради чего?
В машине повисла минутная пауза. С этим «ради чего» последнее время были большие трудности. Ни за царя, за Родину, за веру, ни за дело Коммунистической партии рисковать головой больше не было смысла. Оставалось пока – за Родину, за великую Россию. И этот лозунг каждый понимал по-своему. Поэтому, единственное, что оставалось нам, быть не за «красных» или за «белых» – за своих.
– Кстати, Варвара Кондратьевна, скажите пожалуйста, вам знаком Алексей Горелов?
– Алексей Горелов? Ну конечно. Мы работали вместе с ним в конце семидесятых в Вашингтоне.
– Он был из наших, или…?
– Из наших. В тот момент он, по-моему, был капитаном Госбезопасности. Потом, когда засылка прошла успешно, ему присвоили звание майора.
– Вы в этом уверены? – все ещё не рискуя верить в правильность бирюковских расчетов, переспросил я.
– Абсолютно. Я же была шифровальщицей резидентуры.
– Великолепно! Может, вы тогда знаете, кто курировал эту операцию?
– В Вашингтоне – Николай Михайлович. А здесь в Москве… – она пожала плечами. – Позывной: «Жером».
– Ну да, конечно. Тогда вот ещё что. Вы не знакомы с сыном Алексея Горелова – Тарасом?
– Видела его несколько раз, но очень давно. А почему это вас интересует?
– Да есть тут кое-какие заметки, – замялся я.
– Хорошо. Не хотите, не говорите. Я все понимаю. И вот ещё что, Саша, – неожиданно улыбнулась Варвара Кондратьевна, – мне сегодня действительно необходимо добраться до Лубянки. А поэтому, давайте направимся туда, покуда не стемнело. В противном случае, я рискую никого не застать.
– Всего доброго, Варвара Кондратьевна, вы очень помогли следствию.
Смотрю на часы. До установленного момента парковки у «Праги» ещё полтора часа. Есть время покататься, подвести честной народ. В этот момент оживает радиостанция.
– Старина, у тебя все нормально? – Это Валера. – Он и Тагир ведут меня по всему маршруту. То слева, то справа появляются их автомобили. Сейчас красный «BMW» маячит метрах в тридцати позади меня.
– Да, беседа прошла в атмосфере взаимопонимания.
– Много интересного?
– Не то слово.
– Это хорошо! Но я тебе ещё одну интересную вещь скажу. У тебя на хвосте уже минут двадцать тащится серый «жигуль».
– Спасибо, я знаю.
«Друзей народа» я действительно заметил давно. Шли они не скрываясь, что называется «след в след». Интересно, кто такие? На ребят из конторы Скороходова не похоже. Те работают чище, да и меньше, чем в три машины не водят. Эти, скорее всего, действительно считают меня таксистом. Хотя все равно не понятно. Зачем столько времени тащится следом, если можно было давным-давно организовать левого гаишника. Очевидно, надеются, что я их на кого-то выведу? Ну, надейтесь, надейтесь. Выведу я вас – обратно бы дорогу найти.