Марш Радецкого
Шрифт:
— Это было перед войной, — отвечала фрау фон Тауссиг. Затем она взяла под руку окружного начальника, повела его вдоль коридора, как привыкла водить больных, и тихонько сказала: — Мы любили друг друга, Карл Йозеф и я!
Окружной начальник спросил:
— Простите, не из-за вас ли вышла тогда эта нелепая история?
— Отчасти и из-за меня! — сказала фрау фон Тауссиг.
— Так, так, — пробормотал господин фон Тротта, — отчасти и из-за вас! — Потом он тихонько сжал руку сестры милосердия и закончил: — Я хотел бы, чтоб у Карла Йозефа могли
— Теперь идемте в палату! — сказала фрау фон Тауссиг. Ибо почувствовала, как слезы подкатились к ее горлу, а она считала, что ей не следует плакать.
Хойницкий помещался в комнате, откуда вынесены были все предметы, так как временами на него находило буйство. Кресло, на котором он сидел, всеми четырьмя ножками было ввинчено в пол. Когда вошел окружной начальник, Хойницкий поднялся навстречу гостю и сказал, обращаясь к фрау фон Тауссиг:
— Оставь нас, Валли! Нам нужно переговорить о серьезных вещах.
Они остались одни. Хойницкий подошел к двери, спиной прикрыл проделанное в ней окошечко и провозгласил:
— Приветствую вас в моем доме!
Его голый череп по каким-то непонятным причинам казался господину фон Тротта еще голее. Из больших выпуклых голубых глаз больного исходил какой-то ледяной ветер, мороз, веявший над желтым, изможденным и в то же время одутловатым лицом и над пустыней черепа. Время от времени правый угол его рта подергивался. Казалось, что он собирается улыбнуться этим углом. Способность улыбаться, навеки утраченная его губами, засела в этом правом углу.
— Садитесь, — сказал Хойницкий. — Я попросил вас приехать, чтобы сообщить вам нечто чрезвычайно важное. Не говорите об этом никому! Кроме вас и меня, ни один человек сегодня еще не знает об этом. Старик при смерти!
— Откуда вам это известно? — спросил господин фон Тротта.
Хойницкий, все еще стоя у двери, поднял указательный палец к потолку, затем приложил его к губам и проговорил:
— Свыше!
Он обернулся, открыл дверь, крикнул:
— Сестра Валли! — и объявил немедленно появившейся фрау Тауссиг: — Аудиенция закончена!
Он поклонился, и господин фон Тротта вышел из палаты.
Он шел по длинным коридорам в сопровождении фрау Тауссиг, которая уже у самой лестницы шепнула ему:
— Может быть, это помогло!
Господин фон Тротта откланялся и поехал к советнику министерства путей сообщения Странскому. Он сам не знал, почему вдруг решил нанести визит этому Странскому, женатому на урожденной Коппельман. Странские оказались дома. Они не тотчас признали окружного начальника и затем приняли его несколько смущенно, грустно и в то же время холодно, как ему показалось. Его угощали кофе и коньяком.
— Карл Йозеф, — сказала фрау Странская, урожденная Коппельман, — как только сделался лейтенантом, сейчас же пришел к нам! Славный он был мальчик!
Окружной начальник поглаживал свои бакенбарды и молчал. Затем появился сын четы Странских. Он так сильно хромал, что неприятно было смотреть!
— Говорят, что император при смерти! — внезапно проговорил советник Странский.
После этих слов окружной начальник немедленно встал и распрощался. Ему-то уж было известно, что старик умирает. Хойницкий сказал это, а Хойницкий всегда и все знал наперед. Окружной начальник поехал в канцелярию обер-гофмейстра, к другу своей юности Сметане.
— Старик при смерти! — встретил его Сметана.
— Я еду в Шенбрунн! — сказал господин фон Тротта и поехал. Неутомимый мелкий дождь окутывал Шенбруннский дворец, так же как в сумасшедший дом в Вене. Господин фон Тротта пошел по той же аллее, по которой давно-давно шел на аудиенцию к императору, испрашивать милости для своего сына. Сын был мертв. А император умирал. И впервые с тех пор, как господин фон Тротта получил известие о смерти Карла Йозефа, он почувствовал, что сын его пал не случайно. Император не может пережить нас! — думалось ему.
Не может пережить семейство Тротта! Они его спасли, и он их не переживет.
Он остался стоять у входа среди низших придворных служителей. Садовник Шенбруннского парка, в зеленом фартуке и с лопатой в руках, подошел и спросил:
— Что о нем слышно?
И стоявшие кругом лесничие, кучера, мелкие чиновники, привратники и инвалиды (каким был и отец героя Сольферино) отвечали:
— Ничего нового! Он умирает!
Садовник удалился; с лопатой в руках отправился окапывать клумбу, взрыхлять вечную землю.
Дождь шел медленно, густой и все густеющей сеткой. Господин фон Тротта обнажил голову.
В парке, среди мелких дворцовых служащих, со шляпой в руке, под непрекращающимся дождем стоял господин фон Тротта, сын героя битвы при Сольферино. Деревья в Шенбруннском парке шелестели и клонились, дождь хлестал по ним размеренно, терпеливо, щедро. Наступил вечер. Любопытные стекались со всех сторон. Парк наполнился людьми. А дождь все не переставал. Ожидающие бродили по аллеям, одни уходили, другие появлялись. Господин фон Тротта оставался на месте. Пришла ночь, ступени опустели, люди разошлись по домам. Господин фон Тротта протиснулся к воротам. Он слышал, как подъезжают экипажи. Временами над его головой со стуком открывалось окно. Кричали какие-то голоса. Ворота отворялись и опять закрывались. Его никто не видел. Дождь моросил медленно, неустанно; деревья клонились и шелестели.
Наконец загудели колокола. Окружной начальник ушел. Он спустился по плоским ступеням и пошел вдоль аллеи к чугунной калитке. В эту ночь она стояла открытой. Весь долгий путь до города он прошел с обнаженной головой, держа шляпу в руках, ни один человек не попался ему навстречу. Он шел очень медленно, как за похоронными дрогами. Когда забрезжило утро, он подходил к гостинице.
Господин фон Тротта поехал домой. В городке В. также шел дождь. Окружной начальник призвал фрейлейн Гиршвитц и объявил: