Марш Турецкого
Шрифт:
Слава вполне серьезно пожал им всем руки, приговаривая:
– Спасибо! Спасибо, мужики!…
Затем мальчишек оттерли оперативники, и началась рутинная работа. Я послушно ответил на вопросы руководителя оперативной группы, правда, вопрос, кто мог желать моей смерти, меня позабавил: таких достаточно много. Впрочем, скоро круг подозреваемых сузился до минимума.
– Товарищ Турецкий, подойдите, пожалуйста, сюда, позвал меня врач.
Когда я подошел, он повернул руку убийцы так, что была видна внутренняя сторона тяжелого от мышечной массы плеча.
– Посмотрите, может, это натолкнет вас на какие-нибудь догадки.
Я наклонился,
– Спасибо, доктор, теперь все ясно.
Меня била нервная дрожь. Усилием воли, напряжением мышц я пытался остановить ее. И казалось временами, что мне это удается. Но потом она снова возвращалась откуда-то изнутри.
– Слава, сказал я, когда спецназовца из ГРУ увезли в больницу и все разошлись, Слава, а не выпить ли нам водки?
– Надо бы, согласился он, потом строго добавил, подначивая: Только немного, завтра напряженный день!
Ирина уже успела всплакнуть тайком, накрыть на стол и встретить нас с улыбкой. Она и выпила с нами, после чего полушутя заметила:
– Не повезло нашей дочери с родителями: мать истеричная музыкантша, отец угрюмый юрист, не знающий ни дня, ни ночи, ни выходных…
Турецкий сосредоточенно вел машину, привычно поглядывая в зеркало заднего обзора. На хвосте было чисто. До поры, до времени, думал он.
На заднем сиденье, развалившись, посапывал Грязнов таковы преимущества ночного пассажира. Саша сжалился над ним и разрешил переместиться назад и не развлекать себя разговорами. Ночное шоссе освещалось скверно, и приходилось быть предельно внимательным. Особенно в их ситуации. Тихонько, не отвлекая от мыслей, наигрывал ночной "Маяк" нечто сентиментальное, трогательное, успокаивающее. И Саша думал о том, что иногда не сам человек, а обстоятельства, сжимающие его со всех сторон, гораздо жестче диктуют ему условия поведения. Впрочем, это было обычное самоопределение идиота, как он выражался. Это когда очень чего-нибудь хочется, этакого остренького, пикантного, заманчивого, а слабеющая совесть вроде бы и протестует, и одновременно как бы подзуживает: чего боишься, зачем теряешься? Ведь, черт побери, чаще всего в жизни мы ищем и добиваемся того, что в конечном счете нам не так уж и необходимо. Ловим призраки, которые сами же и наполняем собственной свежей кровью, своим дыханием, и боязливо отказываемся от того, что нам посылает лично Господь Бог. Для наслаждения… Для счастья, может быть… И кто знает, для чего еще?…
Славная женушка, обосновавшаяся в заграничном государстве вместе с маленькой дочкой, как обычно, шлет письменные приветы, ибо телефонные разговоры с Ригой стоят дорого. И невдомек ни ей, ни ее тетке, обожающей "племянницу с ея отпрыском", что государственные границы, даже такие, в сущности, ничтожные, как эта, могут, по высокопарному выражению досужих газетчиков, пройти и через человеческие души.
Ну в самом деле, чего ее там держит? Лето на взморье понятно. Тяга к заграничной жизни тоже, в общем, объяснима. Тем более что родилась не сегодня, а в те недавние годы, когда говорили: "Хочешь за шестнадцать рублей заграницу повидать? Вали в Ригу". Как же, как же! Кафе на углах с мензурками бальзама и официантками, охотно откликающимися почему-то больше всего на немецкую речь. "Гутен таг, ауфвидерзеен!" И на их лицах умиление. Не, совсем
О чем он? Ах ну да, все об Ирине и ее капризах…
Но ведь, если взглянуть с другой стороны, то и он совсем не сахар. Имея в виду его работу. Те двадцать четыре часа в сутки, когда мысли заняты исключительно ею, родимой… Где тут на жену выкроить? Разве что вот такая ночь, как сегодня, при условии, что и она пройдет благополучно и не поднимет вдруг среди ночи истошный вопль той же Шурочки, Александры Ивановны Романовой: "Ой, хлопцы! Шо ж вы наробылы!"
А была бы рядом Ирка, глядишь, и не мчался бы среди ночи ее верный муж действительно верный? А то! неизвестно за какими приключениями… Впрочем, ведь и он, Александр Борисович, тоже живой человек. Пусть даже со своими странностями. И то, что он делает скажем так: чаще всего, служит только для пользы дела. И никак иначе. Ну а если работа бывает сопряжена с малой хотя бы толикой удовольствия, что ж, тем лучше для работы.
Все. Убедил себя. Глянул в зеркальце: на корме чисто. Как сегодня сказал Никита, "упреждать врага и всячески его опровергать"? Нет, "искать опровергнуть!" Ну а мы чем занимаемся? подумал самодовольно. Тем самым и занимаемся. Эх, раззудись плечо!
Улицы возле Славкиного дома оказались основательно перерыты. Разбуженный Грязнов не сразу сообразил, что уже приехали. Только, помотав головой, задал ну совершенно идиотский вопрос:
– А тебе чего, так и не удалось вздремнуть?
Именно предельно искренний тон вопроса напрочь убил Турецкого. Он смеялся так, что Грязнов пришел в себя и сам сумел оценить всю глубину собственной мысли.
– Да где б ты был сейчас, родной ты мой! надрывался Саша.
– Ага, согласился Славка. Точно. Кажется, я совсем уже того. Давай объезжай эту кучу и за ней сразу налево, а потом направо и через двор в соседний, в наш. Тут, когда встречаются две машины, хана. Как те бараны на мосту. Гляди-ка, приехали!
Вероятно, он только теперь узнал свой дом и проснулся окончательно. С таким умением спать, заметил Саша, сообщая Грязнову весьма расхожую шутку, хорошо пожарным работать.
Вот так, вместе с необходимостью совершить скачки с препятствиями, исчезли в какой-то неопределенной дымке и те немногие муки совести, если это были все-таки муки, которые роились скупо в душе Турецкого на ночной дороге.
Их, разумеется, ждали. И не просто ждали, а давно. О чем свидетельствовали любимые Славкины котлеты огромные, с чесноком, в которые он не замедлил сунуть свой немытый палец и при этом укоризненно покачать головой: непорядок! Остыли!
Похорошевшая и немного располневшая Нина, которую Саша давно уже не видел не доводилось как-то, ринулась исправлять оплошность. Чмокнув Турецкого в щеку, она сразу вернула к жизни ту давнюю раскрепощенность и свободу отношений, которые с ее появлением стали основой Славкиного дома.
После подобного демарша Саше уже ничего не оставалось, как обогнуть стол, наклониться к Карине и, вдохнув добрую порцию ее восхитительных духов, поцеловать ее в шею, возле уха.
– Хочу в ванную, заявил Турецкий без всякой задней мысли.
– Ишь, какой прыткий! восхитилась Нина. Успеешь, не все сразу, сокол сизокрылый!
Саша почувствовал, как вопреки его желанию щеки у него вспыхнули. Когда-то первая его любовная встреча с Кариной произошла именно в ванной и в Славкиной квартире, о чем не преминула ему напомнить эта бестия Нинка.