Маршак

Гейзер Матвей Моисеевич

Стихотворение это было опубликовано в 1912 году во «Всеобщей газете». Любопытно, что подписано оно псевдонимом «Уэллер», заимствованным из «Записок Пиквикского клуба» (были у Маршака и другие «английские» псевдонимы, в частности «Д-р Фрикен»), Одним из «любимых» героев фельетонов Маршака был руководитель «Союза русского народа» и одновременно «Союза Михаила-Архангела», депутат Государственной думы многих созывов, реакционер Владимир Митрофанович Пуришкевич. В 1912 году Пуришкевич выпустил сборник своих стихов «В дни бранных бурь и непогоды», на что Маршак ответил стихотворным фельетоном «Пиит»:

Пять долгих лет увеселял Он думские собранья. Пять долгих лет он издавал Одни лишь восклицанья. Но вот в последний думский год Созрел в нем новый гений: Уж он не звуки издает, А

том стихотворений. О Гёте, Байрон и Шекспир, И Пушкин, и Мицкевич! К вам собирается на пир Владимир Пуришкевич. Как вам понравился собрат? Ведь он — не кто попало! Он бравый правый депутат И в чине генерала. Пять лет скрывался он, но вдруг Явил нам гений новый! О, Академия наук! Готовь венец лавровый!

В той же «Всеобщей газете» Маршак опубликовал один из самых злобных своих стихотворных фельетонов «О Ясной Поляне»:

Сыновья Толстого Продают именье, — Не суди сурово, Не бросай каменья. Сыновьям Толстого Много денег надо: Рода ведь какого, Рода и уклада! Ясную Поляну Мы б у них купили. Да не по карману. Много запросили! Пусть же купят янки Нашу драгоценность, Славные останки — Все же это бренность. …Пусть же купят янки Ясную Поляну… Мало денег в банке, Нам не по карману! Нам литература Без того расходец: Строгая цензура — Дорогой народец.

При всей репортерской суете, занятости в душе его, к счастью, оставалось место для чувств. В 1911 году во время путешествия по Греции, по пути из Солоников в Афон, он написал одно из лучших своих лирических стихотворений. Вот его окончательный вариант:

Туманный полдень. Тень печали На корабле. Замедлен бег. А за кормой над зыбью дали Как бы кружится легкий снег. Нет, это чайки. Странно дики И нарушают смутный сон Их нарастающие крики, Короткий свист и скорбный стон… Поджаты трепетные лапки, Наклонено одно крыло… Нам скучен день, сырой и зябкий, А им — привольно и светло… Но вот взгляни: в тревожном гуле, Как бы в глубокой тишине, Они устали и заснули И закачались на волне.

Надо ли говорить, что такие стихи мог написать человек счастливый, по-настоящему влюбленный. Почему он не опубликовал это стихотворение тогда, в 1911 году, — не столь уж существенно. Думается мне, что в кругу близких ему людей он читал его.

В августе 1912 года исполнился год со дня возвращения Софьи Михайловны из Палестины в Санкт-Петербург. Маршаки решили отметить эту годовщину поездкой в Финляндию. 21 августа 1912 года они приехали в небольшой городок Оллила и конечно же вернулись к воспоминаниям о своем путешествии по Ближнему Востоку. В тот же день Маршак эти воспоминания изложил в стихах. В одном из них, «На верблюде (Реховот — Экрон)», речь идет о посещении двух городов. Один из них — Реховот — в ту пору был еще небольшим поселком (в 1898 году его посетил сам доктор Герцль), второй — древний Экрон, город некогда филистимский, оказавшийся в XIII веке до н. э. во владении колена Дана, а позже завоеванный воинами колена Иуды, о чем говорится в Книге Судий: «Иуда взял Газу с пределами ее, Аскелон с пределами его и Екрон с пределами его».

Когда верблюд, качаясь, нес Тебя песчаною дорогой, И ты на скат и на откос Смотрела издали с тревогой… …Давно ль верблюд, качаясь, нес Тебя пустынею убогой, А я, как опытный матрос, Тебя удерживал дорогой?

Встреча

со страной праотцев оставила неизгладимый след не только в памяти Самуила Яковлевича, но и в его поэзии. В тот день 21 августа 1912 года в Оллиле он написал одно из самых блистательных своих стихотворений — скорее это маленькая поэма:

Я был в английском легком шлеме И в сетке, тонкой и сквозной, А то бы мне и грудь и темя Прожег палящий южный зной… Нас было много. Тут был целый Веселый дружеский ферейн: Ханани — малый загорелый И оголтелый Айзенштейн… Не торопясь, спокойным шагом Мы долго шли. Но вдруг без слов Решили всем ареопагом Найти верблюдов иль ослов. Ханани, шедший с карабином, Ханани, храбрый человек, Дорогу неким бедуинам И их верблюдам пересек… «Как поживаешь и откуда? Я друг твой! Вот тебе рука. Дай нам до Экрона верблюда За целых три металика». Казалось, будет перестрелка И не уступит бедуин, Но совершилась эта сделка Довольно быстро — в миг один… Итак, мы сели. Боже, боже! Какой сюрприз, какой испуг, И сколько криков, сколько дрожи, Когда верблюд поднялся вдруг… Потом мы двинулись неслышно Вдоль по дороге — по пескам. Как беспорядочно и пышно Лежали платья наших дам! Нам было весело сначала, Хоть и качало нас чуть-чуть. Но так потом нас закачало, Что стал нам страшен дальний путь… Вдали закат вставал, как чудо — Пылали розы в синеве… Когда спустились мы с верблюда, Слегка кружилось в голове. Потом в гостинице дорожной Нам блюдо подали маслин, И чай мы пили невозможный В стране плодов и сладких вин…

Среди друзей Маршака того периода был Гедеон Моисеевич Немировский, талантливый инженер-химик. Самуилу Яковлевичу он чем-то напоминал отца: близорукий, невысокого роста, небольшая бородка, как у Якова Мироновича, внимательный взгляд. Он был всего на десять лет старше Самуила, а казался старым. Это он настойчиво советовал Маршаку учить английский: почувствовал в Маршаке талант переводчика.

В АНГЛИИ

В сентябре 1912 года Софья Михайловна и Самуил Яковлевич отправились учиться в Лондон. Маршаки сразу полюбили этот город. Они подолгу гуляли по тихим улочкам пригородов, а по выходным выбирались в центр, в лондонские парки. Пройдет больше сорока лет после первой встречи с Лондоном, а в памяти Маршака он останется таким, каким был в начале века:

Гайд-парк листвою сочною одет. Но травы в парке мягче, зеленее. И каждый из людей привносит цвет В зеленые поляны и аллеи. Вот эти люди принесли с собой Оранжевый и красный — очень яркий. А те — лиловый, желтый, голубой, — Как будто бы цветы гуляют в парке. И если бы не ветер, что волной Проходит, листья и стволы колебля, Я думал бы: не парк передо мной, А полотно веселое Констебля.

Еще до отъезда в Англию Самуил Яковлевич заручился согласием нескольких редакций газет и журналов печатать его корреспонденцию. Это позволило ему и Софье Михайловне платить за учебу в Лондонском университете. Софья Михайловна поступила на факультет точных наук. Самуил Яковлевич — на факультет искусств. Часами работая в университетской библиотеке, он буквально впитывал в себя поэзию Вильяма Шекспира, Вильяма Блейка, Роберта Бёрнса, Джона Китса, Редьярда Киплинга. Пожалуй, не менее, чем творчество этих поэтов, его увлек английский детский фольклор, исполненный тонкого, причудливого юмора.