Маршал Тухачевский
Шрифт:
В 1925 году М. Н. Тухачевского перевели в Москву. Он получил квартиру на Никольской улице (ныне улица 25 Октября). Здесь же поселился брат Александр. Сюда перебрались все сестры и мать.
В квартире на Никольской всегда было многолюдно. Боевые товарищи Михаила и его друзья-музыканты, известные полководцы и преподаватели академии – все чувствовали себя там как дома. Дружеские беседы и импровизированные концерты затягивались далеко за полночь. Спал Михаил очень мало, и когда кто-нибудь напоминал ему об этом, он только отшучивался:
– Жалко тратить на сон время…
Всю
Короче говоря, он любил жизнь…
Даже работая, Михаил оставлял дверь в кабинет открытой. Доносившийся шум не мешал ему. А выйдя из кабинета, он сразу же легко включался в атмосферу, царившую вокруг: шутил, веселился или вступал в серьезную беседу, в горячий спор.
И когда у кого-нибудь из окружавших случались неприятности, либо кошки скребли на душе, Михаил Николаевич тоже не оставался безучастным. Мы не видели человека более отзывчивого и чуткого, чем он, способного лучше понять и разделить беду ближнего.
М. Н. Тухачевский был интеллигентом в самом высоком и лучшем смысле этого слова, то есть человеком больших знаний, нерушимых принципов, всесторонней культуры. Человеком, не прожившим впустую ни одного дня!
Никто никогда не слышал от него жалоб, сетований на трудности или несправедливость. Лишь зимой 1937 года, чувствуя недоброе, он сказал одной из нас:
– Как я в детстве просил купить мне скрипку, а папа из-за вечного безденежья не смог сделать этого. Может быть, вышел бы из меня профессиональный скрипач…
Прошло немного времени, и стал ясен горький смысл этой поначалу странно прозвучавшей фразы.
Нет, наш Михаил правильно избрал путь, достойнс шел по нему. Беспредельно веривший партии, Ленину, он не мог предвидеть страшного конца, ожидавшего его. И вера эта, хоть и не скоро, хоть и после чудовищно несправедливых жертв, восторжествовала.
ТАКОЕ НЕ ЗАБЫВАЕТСЯ
А. А.ТИПОЛЬТ
Начало моей связи с Семеновским полком относится ко временам безусой юности. В 1907 году я, выпускник училища правоведения, отбывал там воинскую повинность. А когда летом 1914 года грянула война с Германией, меня призвали в этот полк в чине прапорщика. Тут-то я и познакомился с Михаилом Николаевичем Тухачевским, или попросту с Мишей.
Подружились мы с быстротой, присущей молодости. Оба служили во втором батальоне. Оба были младшими офицерами. Один – в 7-й роте, другой – в 6-й.
В ту пору в полку оказалось немало молодых способных офицеров. Но Тухачевский, менее всего стремившийся чем-то выделяться, все-таки обращал на себя внимание. Бросалась в глаза его сосредоточенность, подтянутость. В нем постоянно чувствовалось внутреннее напряжение, обостренный интерес к окружающему. Чем ближе я узнавал Тухачевского,
Да и не только я.
В нем очень рано и очень определенно выявились командирские качества. Вспоминается эпизод, относящийся к сентябрю – октябрю 1914 года. Полк занимал позиции неподалеку от Кракова, по правому берегу Вислы. Немцы укрепились на господствующем левом берегу. Перед нашим батальоном посредине Вислы находился небольшой песчаный островок. Офицеры нередко говорили о том, что вот, дескать, не худо бы попасть на островок и оттуда высмотреть, как построена вражеская оборона, много ли сил у немцев… Не худо, да как это сделать?
Миша Тухачевский молча слушал такие разговоры и упорно о чем-то думал. И вот однажды он раздобыл маленькую рыбачью лодчонку, борта которой едва возвышались над водой, вечером лег в нее, оттолкнулся от берега и тихо поплыл. В полном одиночестве он провел на островке всю ночь, часть утра и благополучно вернулся на наш берег, доставив те самые сведения, о которых так мечтали в полку.
Картины молодости с удивительной четкостью откладываются в памяти. Я и сейчас вижу Мишу Тухачевского, вылезающего из лодки. Он неуверенно улыбается, еще не ведая, что его ждет – то ли поощрение, то ли нагоняй начальства…
Зима 1915 года застала семеновцев под Ломжей. Здесь, как, впрочем, и на других направлениях, немцы располагали большим превосходством в артиллерии. При поддержке крупных калибров в ночь на 19 февраля 1915 года они перешли в атаку. 7-я рота почти полностью была уничтожена, а остатки ее вместе с М. Н. Тухачевским попали в плен.
Четвертый взвод 6-й роты, которым я тогда командовал, в том бою не участвовал – мы находились в резерве. Но утром 20 февраля пришел и наш черед. На сей раз счастье изменило мне: получил тяжелое осколочное ранение в голову.
Пять суток пролежал пластом в ломжинском госпитале не приходя в сознание, а когда очнулся, был эвакуирован в Петроград. Здесь меня оперировали, и я постепенно стал оживать. Возвращалась память. Припоминались недавние события. «Где сейчас Михаил, что с ним, какова его судьба?» – тревожно думал я. Но ответов на эти вопросы получить не мог. Не получил я их и через месяц, когда опять вернулся в свой полк.
Мы встретились с М. Н. Тухачевским лишь поздней осенью 1917 года, после его счастливого побега из плена. Стали видеться почти ежедневно. Нам было что вспомнить, о чем поговорить.
Случилось так, что моя комната превратилась в своего рода полковой клуб. Сюда набивались офицеры, унтер-офицеры, солдаты. Шум, споры, облака табачного дыма. Впечатление такое, будто все проснулись после многолетней спячки и каждый сейчас же, немедленно должен получить ответы на вопросы, терзавшие всех нас в последние месяцы. Михаил сосредоточенно прислушивался к нашей полемике, но сам высказаться не спешил. Чувствовалось, что в нем происходит напряженная внутренняя работа.
Отмирали извечные, казалось, истины. Рождались новые взгляды, и он их принимал близко к сердцу. Пожалуй, именно в это время у него созревали решения, определившие его дальнейшую, всем хорошо известную судьбу…