Маршал Жуков. Опала
Шрифт:
Отдельные элементы этого плана — они, конечно, проскальзывали к нам. Мне как—то Николай Григорьевич показывал какой—то документ, на котором я расписался. Там была и подпись Тимошенко (Павленко: «— Тимошенко, ваша, Берия и Абакумова»). А больше нет никакого документа. И, конечно, там не говорилось о «Барбаросса» и о том, какие стратегические стрелы направлены на юг, на Москву и на Ленинград. О Зорге, например, я узнал из кинокартины, когда она демонстрировалась в прошлом году. А тем более о его донесениях. Может быть, Сталин и имел эти донесения, но они наверняка шли по линии Берия, а вот то, что Берия докладывал своей более глубокой разведкой, это нам не говорилось. Это Сталин подводил итоги для себя. Я не знаю, как другие члены Политбюро, но Сталин, видимо, об этом знал.
Так вот, когда уже начала назревать более тревожная обстановка, конечно, мы с Тимошенко стали более настойчивыми. Я с ним много раз довольно серьезно разговаривал. Он почувствовал, что тут дело «пахнет жареным». У нас много раз (в апреле, в мае) со Сталиным состоялся серьезный разговор. И в результате этих острых, серьезных разговоров был проведен ряд мероприятий. В конце концов общеизвестно, что мы, по—моему, 750 тысяч призвали в конце марта — начале апреля. (Реплика: «В мае. Начались учебные сборы: 752 тысячи»). Вначале — 500 тысяч, потом — 250 тысяч для пополнения специалистов. Это дело было, по—моему, в конце марта — начале апреля, а в мае они уже поступили в войска. Они уже были в Киевском, Белорусском особых военных округах, в ПВО страны, в авиации.
Затем под видом подвижных сборов Северо—Кавказский военный округ поднят, сформирована 19–я армия во главе с Коневым, которая была переброшена в Белую Церковь, поскольку в стратегическом плане главное направление было юго—западное. Туда же начала перебрасываться 16–я армия Забайкальского военного округа во главе с Лукиным. Затем армия Ершакова с Урала, 22–я армия, в район Великие Луки перебрасывалась, затем 28–я армия, затем 21–я армия. Помню, что 63–м корпусом в этой армии командовал Петровский, сын Петровского, а кто армией командовал, я забыл.
Много мероприятий было проведено и в авиации, и другого организационного порядка. В марте началось формирование 15 дополнительных механизированных корпусов и масса других мероприятий. Все эти меры явились, конечно, следствием уже нараставшей тревоги. У каждого здравомыслящего человека, естественно, возникает вопрос (сейчас, конечно, все кажется яснее, а тогда—то мы по—другому смотрели), как же все—таки в этой обстановке мы не предпринимали хотя бы частичного развертывания?
И тут надо, конечно, иметь в виду категорическое требование и категорическую установку Сталина. Он твердо сказал, что если мы не будем провоцировать немцев на войну — войны не будет, мы ее избежим. У нас есть средства избежать ее. Какие средства, он не говорил: дипломатического порядка, или политического порядка, или это какая другая вообще государственная комбинация. Нам, конечно, труднее было догадываться. Но Сталин такую установку дал, поэтому все, что вы делаете, это должно делаться в величайшей тайне — вы отвечаете за каждый свой шаг.
И когда вопрос был поднят относительно того, чтобы вывести хотя бы эшелон прикрытия, который согласно плану должен развернуться на границе, Сталин сказал: «Подождите». Он узнал, что Киевский округ начал развертывание по звонку Тимошенко. Тимошенко кое—что начал двигать, несмотря на строжайшие указания. Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал: вот, мол, военные не выполняют, провоцируют, я имею донесение: занимают боевые порядки.
Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует нахлобучку. Этот удар спустился до меня. Что вы смотрите? Немедленно вызвать к телефону Кирпоноса, немедленно отвести, наказать виновных и прочее. Я, конечно, по этой части не отставал. Ну и пошло. А уже другие командующие не рискнули. Давайте приказ, тогда… А кто приказ даст? Кто захочет класть свою голову? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность,
Я, конечно, не снимаю с себя ответственности. Может, я неумело, неубедительно разговаривал со Сталиным. Может быть, недостаточно авторитетен для него был. Но Сталин никогда не испытывал таких несчастий, какие потом постигли страну. Он потом—то был довольно бдительным к каждому сообщению, к каждым разведывательным данным. А поскольку он еще не пережил этого несчастья, то, конечно, была несколько притуплена его бдительность. А главное, конечно, что довлело над ним, над всеми его мероприятиями, которые отзывались и на нас, — это, конечно страх перед Германией.
Он боялся германских вооруженных сил, которые маршировали легко по Западной Европе и громили, и перед ними все становились на колени. Он боялся. Боялся почему? Потому, что он привел страну к такому угрожающему моменту, не готовил к войне. Он понял, что вся предвоенная политика оказалась фальшивой. Опоздали. Гитлер начал подготовку страны с 1935–1936 годов. Он всю экономику, всю политику подчинил подготовке к войне. А мы свою территориальную систему только в 1939 году начали переводить на кадровую. Так, если не ошибаюсь. Конечно, мы вступили в войну, как вам известно, не с кадровой в целом армией, а с армией территориальной, что и сказалось на боеспособности войск. А что значит территориальная система? Это значит, они не знали, как бороться с авиацией, не знали танков, поэтому танкобоязнь, помните, как охватила нашу армию.
Ну, вот так, собственно говоря, в таких условиях и развернулось это мрачное событие.
— А как это получилось, что немцы на нашей территории искали трупы солдат, захороненных в мировую войну 1914–1918 годов? Как вы допустили?
— Это один и тот же вопрос. Мы приехали как—то к Сталину и решили, что он действительно, наконец, понял, что надо давать директиву на развертывание.
Молотов сидел. Берия сидел. Маленков. Сталин ходил с трубкой. Он говорит: «Немцы обратились к нам с просьбой. Вот они разыскивают трупы погибших в первую мировую войну. Вот на этом рубеже были бои, — указал он на карту, — здесь хотят поискать». Я смотрю направления: Брест, Гродно, Броды. «О боже! Это же самая неприкрытая разведка!» «А вы сделайте так, чтобы они ничего не узнали. Не стоит ссориться из—за такой мелочи, шум поднимать».
Гражданские немцы! Это переодетый офицерский состав! Что это не ясно, что ли? Совершенно ясно!
«Берия и пограничники имеют указание. Далеко они не проникнут». В конечном счете начали работать. (Реплика: «Эти немцы все же ходили по тылам?») Трупов только не нашли, а видели, конечно, то, что нужно. (Реплика: «А много групп немцев ходило по нашим тылам?») Групп 10–12. И самое характерное, что на этих же направлениях потом проникала авиационная разведка. Группы искали, допустим, на глубине 10 километров, а авиаразведка на этих направлениях доходила до 50.
— Как воспринималось тогда в Генеральном штабе, вами сообщение ТАСС от 14 июня?
— Конечно, это было странное заявление. Я помню, у нас велся какой—то разговор с Тимошенко у него в кабинете. Потом я говорю Тимошенко: «Позвонить надо, что в конце концов мы же все—таки отвечаем за то, что делается. А потом может получиться, что нас с тобой в подвал посадят за бездеятельность».
Он позвонил. Грубый разговор был, Тимошенко тоже что—то разозлился. Потом он положил трубку. Я спрашиваю: «Ну, что?» «Газеты нам велел читать завтра». — «А что такое?» — «Готовится какое—то сообщение ТАСС». И действительно, прочитали на следующий день, 14 июня, сообщение ТАСС. Оно было для нас совершенно неожиданным. Я был на сессии Верховного Совета (кажется, в августе 1940 года), и Молотов выступал точно с таким же заявлением, конечно, по духу, а не по букве, которое было изложено в заявлении ТАСС. Я, сопоставляя вот эти два выступления, Молотова и ТАСС, конечно, увидел, что это политика не сегодняшнего дня, она вытекает из желания задобрить Гитлера и избежать как—то осложнения во взаимоотношениях.