Маршрут - 21
Шрифт:
Непроизвольно Тоня начала нахмыкивать тихую и спокойную мелодию, с которой её укладывала спать ещё её бабушка (мама мамы). Она садилась рядом, напевая спокойную мелодию и поглаживая Тоню по голове. Почти не двигалась, только жидкие седые волосы стекали по плечам, словно горный ручеёк, чистый и энергичный. Музыка такая прекрасная и странная: простые колебания воздуха, способные передать человеку палитру эмоций и чувств. Застрять в памяти навечно. Так давно не звучало в жизни музыки. Осталось только воображение и память. Тоня лежала так ещё недолго. Оля закончила копошиться около моста и вот уже возвращалась по вытоптанной колее, дрожа от холода.
— Ну и холодрыга там, все ноги отморозила! — Оля сняла ботинки, переодела носки и уткнулась ногами
Не женское это дело — ноги морозить. Нежные девичьи ступни, красивые и восхитительные. Формы, созданные для любви и вдохновения. Поэзии, если на то пошло! От мороза и старых берцев кожа стала грубее и черствее. Смотреть больно. Но Оля не придавала этому значения, уж точно не об этом сейчас волноваться.
— Печку бы нам, — Тоня с умным видом констатировала факт.
— Ага, не помешала бы. Куда её только? И так места нет.
Танк тронулся, Оля свернула с дороги вправо. Без лишних проблем они преодолели брод по месту, где лёд был потолще. Но вот подъём давался тяжко. Двадцать с лишним градусов 57-й одолевал с трудом. Ещё чуть-чуть, вот, уже почти получилось, он, кажется, стал скатываться со склона, но нет, вот прям немного! Получилось! 57-й дотерпел, постарался, перенапрягся бедный, но сделал дело.
До Ижевска оставалось ещё часа два ехать. Оружейная столица РСФСР и СССР, один из крупнейших образовательных центров Поволжья. Там проживало всего то около полумиллиона человек, хотя и это далеко не мало. Оставалась надежда, что там можно найти какую-то подсказку. Может быть там даже остались люди, но девчонки не завышали ожидания.
Работали там все. И женщина — начальник смены, и безалаберный мужик сварщик, получавший от неё нагоняев. А вот и паренёк слесарь, попавший на завод по распределению из своего техникума, обруганный наставником, за какую-то мелочь. А потом этот же наставник ученика хвалит перед другими, так как тот мозговитый и критики не страшится. Тоня вновь погрузилась в размышления, завидев огромных монстров эпохи индустриального века.
Странные эти взрослые. И разные все, и кричали все, и влюблялись все. А я ни в кого влюблялась. Мальчуганы. Нужно будет и Олю потом спросить, если не забуду. Может, ей нравился кто-то? Мне вот многие не нравились, что совсем на меня не похожие. Добрые, умные, а не нравились. Интересно, почему? Потому что народ другой? Наверное, но они же всё ещё люди хорошие были. Ой, точно, плакат такой интересный был. Там китаец, я думаю, ещё чернокожий какой-то и европеец. А ещё араб! Все сильные и руки вверх подняли, держась друг за друга. «Мы не позволим сеять вражду между народами!» Интересно, а что насчёт шуток? И родители мои шутили, и знакомые шутили, да все шутили. Порой обижались, конечно, но кто обидится и сам потом пошутит. Люди бы с ума сошли, запрети им подтрунивать друг над другом, шутить над стереотипами и глупостями. Как всем жить тогда? Как выражать недовольство, как не ворчать всё время? Неужели держать всё в себе? Нет. В юморе сила! Так деда говорил. Ко всему нужно относиться с долей благой шутки, так же уживаться в разы проще. Их же главное понимать, а я понимала, а юмор понимают из животных очень далеко не все, а только те, у кого разум есть и ум какой-то. Значит, тот, кто и шутить, и понимать шутки умеет, тот и умный. Значит, и я умная, ха-ха! Логика! А вот США точно дураки управляли. Шутили всякие непотребства и чёрных за нелюдей считали. Слышала, что у них половина города сгорела, когда кто-то взбунтовался против полицейских. А и правильно! У нас милиционеры из народа, у них ответственность перед людьми была, а у полиции только перед законом, а закон и плохой бывает. Да хоть мой дядя. Ой, знаю даже, что у Оли спросить!
— Оля!
— А?! Любишь же ты пугать.
— Вот смотри, наши же тоже в других странах воевали?
— Ну, да.
— И американцы воевали.
— Да, — Оля задумчиво кивнула.
— А вот почему так выходит, что наши правы были, а у них плохие все?
— Ой,
— Прямо! — Тоня демонстративно шлёпнула себя по коленке.
— Прямо? Ну, это интернациональный долг назывался. Наши военные помогали другим народам освободиться от плохих правительств, которые угнетали их.
— Кого угнетали?
— Народы угнетали. Я не буду тебе про экономику рассказывать, я её сама плохо понимаю.
— Получается, мы начинали войны, чтобы помочь кому-то? Как же война кому-то помочь может?
— Вот и разница! Мы уже потом помогали тем, кто для людей свободы и равенства хочет, а другие страны войны провоцировали, чтобы народы эти обворовать и обездолить.
— Значит, войны в которых мы победили были хорошие? То есть, не плохие?
— Наверное. Война — это всегда страшно, сама видишь. Но. Иногда такие вещи просто случаются, как я и говорила.
— Оль.
— Чего?
— Почему мы помним такое, но не действительно важные вещи? Для нас же такие вопросы совершенно ничего не стоят, а я лучше бы помнила, как маму зовут.
— Не знаю, сама об этом думаю. Давай просто наслаждаться поездкой, а?
— Агась, — Тоня высунулась из-под тента.
Тянется дорога, как резина. Лес за лесом, степь за степью. Сколько можно? А с другой стороны — это по-своему привлекательно. Вот вроде одно и то же, а когда глядишь на это долго, вдумчиво, проникаешься, западает в сердце. Монотонно, спокойно. Завораживает. Та же голая берёза, те же бескрайние поля и вдалеке невысокий холмик. Не зря классики готовы были исписать десятки страниц описанием природы, так она великолепна в этих краях. А Оля очень любила эти стихи. Даже пару раз, перешагивая через себя, читала их с выражением и вслух на мероприятиях. Грамоту на конкурсе даже получила, за самый лучший, что придуман ею самой. Двести человек в актовом зале, а она возьмёт микрофон и, чуть стесняясь и краснея, всё равно рассказывает, а мама её сидит на первом ряду и не нарадуется таланту дочери.
— Моя дочь! Какой талант растёт!
А вот уже и сама Оля невольно ушла в себя.
Как же они этими стихами достали в своё время. Будто мне почитать больше нечего было. Пихают, и пихают, и пихают. Вот тебе берёзка родная, тут вот речка, булочка, трамвайчик. Да какие ещё булочки, какой трамвайчик? Какая берёза? Любовь к Родине от сердца же идёт, от понимания, что ты с ней — одно целое. А когда тебя в этом убедить пытаются, так разве это понимание? Нужно же мягко, с чувством. Я же не глупая, надеюсь, просто мало знала, как и все. А тут будто гвозди на сто в ухо вбивают.
***
Ожидания имеют свойство не оправдываться, что происходит крайне часто, и сейчас это было не исключение. Никаких признаков жизни город не подавал. В угрюмых тонах всё молчаливо показывало, как не радо гостям. Каждый новый метр по очередному опустевшему городу оставался новой раной на сердце. Ясно, что никого этот огромный, погибший от рук войны организм не ждал.
Ижевск бился до последнего. Остовы истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков. Много подбитых старых ИС-3 и БМП. Новейшие Т-64 и Т-72. На поворотах и перекрёстках, будто в засаде, располагались и странные, большие и несуразные, с, бывало, двумя башнями или одной большой пушкой танки, хотя скорее самоходки. Гусеничные траки порваны, от корпусов остались лишь стальные ошмётки. Абсолютно все они были подбиты, и наши, и не наши.
Крыши домов усеяны МПВО с опущенными пулемётами и задранными высоко вверх зенитками. Страшно представить, какой ужасающий, холодящий сознание фейерверк гремел тут днями и ночами. Как небо, освещённое десятком тысяч прожекторов, было окрашено в оранжево-красные тона, как подбитые лётчики оставляли вслед за своей жизнью только чёрный дым и пламя. Алое пламя, горящее тогда так же ярко, как и глаза защитников города. Да что города, всех городов всего отечества. А ныне остались, даже не тлеющие, охладевшие сами и ко всему и вся стволы орудий. Защищать уже нечего и некого. Одно интересовало девочек: