Маршрут в прошлое - 2. (Будни НИИ Хронотроники.)
Шрифт:
– Да, его. Он обвинялся по пяти статьям – от измены Родине до проведения геноцида народов России. Потом возбудил уголовные дела против очередных президентов, провёл заседание военного трибунала, который их осудил...
– Послушайте! Но если верховная власть всё это терпела, то, выходит, уж и не так страшно всё было!
– А власть не терпела! Илюхин был убит на рубеже 2010 и 2011 годов. Устроили ему „сердечный приступ“, а скорую помощь подзадержали в „дорожном заторе“. Вообще, открытые борцы с режимом отлавливались или изолировались. В лучшем случае, их травили под выдуманными предлогами. В крайних случаях убивали. Как убили, например, Виктора Ивановича Илюхина, а до него – генерала Льва Яковлевича Рохлина. Устраивались и крупные, массовые кровавые события.
– Яковлевича, говорите… – с сомнением вполголоса бросил Романов.
– Какая разница, товарищ генеральный секретарь! Какое значение имеет этническое происхождение, если человек по своим убеждениям – испытанный кровью русский патриот! – с жаром, убеждённо ответил Фёдоров. В общем, по всем кандидатам материалы находятся у товарища председателя КГБ.
– Точно так. Включая материалы нынешней негласной проверки, которую я провёл – извините – незаконными способами! – подтвердил Шебуршин.
– Шестым важным элементом я бы обозначил необходимость публичного, – Фёдоров выделил это слово, – разоблачения и наказания всех предателей. Таких как Горбачёв, Ельцин, Шеварднадзе, Бурбулис, Гайдар, Собчак и… ряда сотрудников нашей конторы. Сразу скажу, что материалы имелись и в той реальности, несмотря на запрет на разработку высших должностных лиц и партработников. Главных преступников – изменников и предателей – я бы казнил тем же способом, как это сделали по решению Нюрнбергского трибунала!
– Что же. Резон в этом есть. Ну, а ваш седьмой пункт?
– Седьмым пунктом, вернее, направлением нашей работы, я бы обозначил воспитание. В той реальности режим осознанно и последовательно оболванивал людей, делал из них, с одной стороны, рабов животных инстинктов, а с другой – бессловесных рабов, не имеющих ни воли, ни способности поднять голос против старательно насаждавшихся несправедливостей и произвола под маской „демократии“ и „правового государства“…
– Это какого- такого „правового государства“? – спросил Романов, – Разве само по себе государство не является результатом, порождением определённой правовой системы? Правда, системы эти, сам институт права бывает разным, как я догадываюсь – я не специалист в этой сфере. Что же, наше советское государство – не правовое, что ли?!
– Именно это и было объявлено в ходе „перестройки“! Но говоря о воспитании, я прежде всего имел в виду детей. Я бы запретил дальнейшую ломку программ старой советской школы. Более того, отказался бы ото многих „нововведений“ в пользу классического – гимназического образования русского типа. Такого, каким оно стало – было последовательно создано – к началу пятидесятых годов при Сталине… Разумеется, с учётом развития науки!
– Согласен и с этим. Честно говоря, меня уже давно в Питере беспокоило то, что я называл перекосами в нашей школьной системе… В чём дело, Алексей Витальич? – перебил себя Романов, чутко уловив тень неприязни, мелькнувшую на лице Фёдорова, когда он назвал Ленинград „Питером“.
– Тот режим отнял у Ленинграда его звучное, легко произносимое имя, заменив на импортный „Снкт–Птрбрг“,– ответил Фёдоров, умышленно подчёркивая согласные, сгрудившиеся в импортном наименовании „северной
– И последнее, – продолжил Фёдоров после краткой паузы общего молчания, наступившей в результате его упоминания Даллеса и ЦРУ, – Последним в сфере воспитания я бы назвал привитие иммунитета к соблазнам, сознательно насаждаемым у нас Западом и последовательно внедряемым – разными средствами – нашей молодёжи. Как частность отмечу, что неплохо бы дать возможность определённой части молодёжи пережить на западе такие его прелести как безработица, всеобщая продажность, развращённость и потребительство. Это послужило бы своего рода прививкой. Невозможно представить себе, что такое безработица, не испытав её – в течение достаточного времени – на своей шкуре.
– Что же, – пусть выезжают из нашей страны и пропитываются там чуждым западным духом? – спросил с недоверием Романов, – А не возникнет ли от этого обратное? Что-то похожее на эффект медового месяца?
– Именно это и было организовано горбачёвской командой! – подтвердил Алексей, – И именно этого допускать нельзя. Я же – говорю о противоположном: о разрешении на подобный выезд (в целях прививок) не всех подряд, но лишь негласно отобранных, способных по возвращении убедительно поведать о своём горьком западном опыте. Ничто так лучше не убеждает, как спонтанные рассказы очевидцев! В общем, я высказал лишь намётки, а дело это требует специального, хорошо продуманного подхода. Против нас Западом – в лице мондиалистских, масонских структур – ведётся война. Война на уничтожение. Война особая – информационно-психологическая. Так, по крайней мере, её обозначили профессоры Лисичкин и Шелепин…
– Не удивлюсь, если упомянутый Шелепин окажется сыном одного из председателей КГБ, – заметил Романов.
– Так оно и есть! Но у меня имеется ещё и восьмой пункт: больше сюда к вам я прийти не смогу. Генерал Шебуршин – это понятно: новый генсек знакомится с работой охранных структур государства. Но что здесь делать какому-то полковнику? И вообще, как говорится, у стен есть уши, а у людей – глаза…
– Но встречаться-то нам придётся! Обязательно!… Или и на такой случай у вас есть рецепт? – спросил не без лукавинки в голосе Романов.
– Есть, конечно! – в один голос, не сговариваясь, ответили Шебуршин и Фёдоров.
– Ну, ребята! Думаю, мы с вами кашу сварим! Хорошую кашу! – подвёл итог Романов.
Дальше речь пошла о делах сугубо сегодняшних, так сказать, о тактике ближнего боя в противостоянии Советского Союза ведущейся против него информационно-психологической и, отчасти, экономической агрессии.
________________
Прибытие в Москву двух генералов госбезопасности из Калининграда прошло никем не замеченным. Самолёт, хотя и прибыл в аэропорт Шереметьево, но приземлился на отдельной взлётно-посадочной полосе, предназначенной для военных целей. Едва Фёдоров с Сорокиным успели спуститься по трапу, как подкатила „Чайка“ с дымчатыми боковыми стёклами. Фёдоров не любил ездить на заднем сиденьи, но подумал, что его спутник такого нарушения „протокола“ не поймёт, да и неуютно ему будет там, сзади, одному. Едва генералы уселись в машину, как она помчалась от аэропорта к городу, к Кремлю. Водитель и Фёдоров были лично знакомы, – Шебуршин всегда и во всём старался сократить круг посвящённых – но по поведению обоих (и генерала, и водителя) заметить это было невозможно.