Марсианская комната
Шрифт:
– В самом деле?
– Ты очень торопишься домой?
Иви проявила милосердие по отношению к Умнику. Она не стала «ублажать его в тачке». Даже не поцеловала. Она привезла Деррика Флюгена в небольшую квартирку в не слишком дорогом районе. Там их, к вящему огорчению Деррика, встретил Генерал Лудд, что было неудивительно, поскольку он там жил.
Марк встретил гостя приветливо, усадил в кресло, угостил виски. Деррик уселся, Иви примостилась на подлокотнике, положив руку Умнику на плечо.
– Деррик, – спросил Лудд, – вы с нами только из-за денег?
Интерлюдия. 2065.05.19. 14:30
Синтаксиса
Вторая предпосылка Джона Сёрля
Протезист впервые посетил психоаналитика в сорок восемь лет. Прозвище придумал Алекс Каро, умудрившись придать слову оттенок презрения. За пять лет до того борзописец проявил интерес за гранью приличия к разводу Стайла и с тех пор не желал оставить его в покое.
Развод и послужил частичным поводом для визита. Анна, бывшая жена Стайла, ходила на прием к Эрику Фромму раз в неделю в течение последних десяти лет. Помощь специалиста не спасла их брак, да и саму Анну не уберегла от множества бед, не самой страшной из которых оказался хронический алкоголизм.
Кабинет психоаналитика удивил Стайла лаконичностью обстановки. Качалка, в которой расселся сам Фромм, под рукой планшет на журнальном столике, напичканное электроникой кресло-трансформер для клиентов. На стене висел диплом, напротив – картина «Энди Уорхола двадцать первого века» Кристи Свенсона. Анна в свое время купила парочку его работ, одну для спальни, другую в гостиную. В углу стоял шкафчик, Стайлу подумалось, что там аналитик хранит бренди. Больше в кабинете не было ничего.
Стайл представлял аналитика надменным толстым стариком, напоминающим Черчилля, на деле же Фромм оказался ровесником Протезиста, худощавым, с белесыми кудряшками на голове и насмешливыми глазами. Против воли Стайл почувствовал, что Эрик ему симпатичен.
«Умное кресло» казалось неудобным до тех пор, пока Стайл не расслабился, позволив устройству делать свою работу.
– Чувствую себя пациентом, – пожаловался он Фромму. – Я ведь только хотел поговорить об Анне.
– Стайл, за десять лет вашего брака и три года после развода вы не пришли ко мне ни разу, ни с женой, ни один, хотя я приглашал вас на семейную терапию, скажем мягко, неоднократно. Признавайтесь, какой вопрос вы собирались мне задать «к слову» и «между делом»?
– Эрик, я могу вас так называть?
– Попробуйте «доктор Фромм». Вам понравится.
– Не жмет имечко? – съехидничал Стайл, тут же пожалев об этом.
К счастью доктор Фромм не обиделся. Привык, наверное.
– В самый раз. Давайте договоримся, я не буду обсуждать свою пациентку даже с ее мужем. Особенно с бывшим мужем. Но вы оплатили час моего времени, так что пользуйтесь, рассказывайте свою историю.
Протезист не заставил себя долго упрашивать.
– Мне приснился сон. Все пациенты вам говорят такое, доктор Фромм?
– Случается, – улыбнулся доктор. – Приснился один раз, или вы видите его постоянно?
– Только раз.
–
– Ни то, ни другое.
– Тогда что?
– Меня не покидает ощущение, что сон очень важен, – признался Стайл, начинающий жалеть об этом визите. – Но я не могу понять, почему именно.
– Вы всегда запоминаете свои сны?
– Почти никогда. Не уверен, что и сейчас запомнил все, как следует. Я как раз и хочу, чтобы вы помогли мне все вспомнить и проанализировать. Это возможно? Например, под гипнозом? Или с помощью современной техники?
– Гипноз не понадобится. Просто рассказывайте по порядку, что запомнили, а я буду уточнять детали. Приступайте. Можете закрыть глаза, если хотите, главное, не засыпайте. Итак…
Стайл послушно зажмурился.
– Я сижу в темноте.
– Вы хоть что-то видите?
– Не дальше собственных колен.
– Вас это пугает?
– Вовсе нет. Наоборот, темнота мне нравится. Темнота – это неизвестность, а у меня странное ощущение, что любое знание обернется работой. Я наслаждаюсь возможностью отдыха.
– На чем вы сидите?
– Старомодный деревянный стул без спинки. Я видел такой в музее. Мы ходили с Анной на выставку.
– Вы сидите в помещении?
– Да, безусловно.
– Как вы это поняли?
– Не знаю. Это проявилось после. А в тот момент мне было все равно.
– Продолжайте.
– Звенит колокольчик. Тоненько так, «динь-динь». Напротив меня включается телестена.
– Далеко от вас?
– Не могу сказать.
– Но вы видите экран полностью? Вам удобно смотреть на него?
– Да, очень комфортно. Теперь, когда вы об этом спросили, я думаю, что до стены метров пять.
– Что показывают?
– Документальный фильм об исследовании Марса. Фильм настоящий, кажется, я видел такой наяву. Его еще вела журналистка с Третьего канала, блондинка, как же ее зовут?
– Сара Аксель? Я смотрел этот фильм. Вам нравится Аксель как женщина?
– Я не могу воспринимать ее как женщину, как ни странно. Она какая-то, как бы это выразить, стерильная. Будто картинка в календаре.
– Я вас понимаю. Какой же фрагмент вам показали?
– Его не было в фильме, или я его не запомнил. Аксель рассказывает, что в каналах Маринер нашли образцы письменности. На экране появляются каменные таблички, на которых выбиты то ли иероглифы, то ли пиктограммы. Я не слишком разбираюсь в этом.
– Неважно, продолжайте.
– Я рассматриваю значки, а Сара тем временем перечисляет ученых, которые пытались эти записи расшифровать. Список внушительный, многие имена даже мне знакомы, хотя я профан, ну и регалии у всех, вы понимаете. И никто не справляется, вот досада. Потерпев неудачу, наука для собственного успокоения объявляет эти таблички живописью, а то и чудом природы. Снова звенит колокольчик, экран гаснет, и теперь я могу рассмотреть комнату. Она очень узкая. Я могу дотянуться ладонями до боковых стен, не вставая. Прямо передо мной деревянный стол. Старинный. С той же выставки, я рассказывал.