Марта из Идар-Оберштайна
Шрифт:
Солнце в деревне почти никогда не спало. Вернее, дремало несколько часов, резко вскакивало и ошпаривало выстуженный горизонт. На него не разрешалось показывать пальцем, иначе тот усохнет. Ни одну хозяйку оно не должно застать в постели. Ведь до рассвета следовало умыться, помолиться, затеять завтрак, а с завтраком одновременно и обед.
В доме ориентировались по петухам. Иван все пытался обучить этой премудрости Марту:
– Петухи поют трижды. Первые – около часу ночи. Вторые – к двум. Между вторыми и третьими встревает иволга, этакая мяукающая флейта. Третьи петухи – перед самым рассветом, около четырех. Для тебя это знак – нужно вставать. Если не поленилась и сразу растопила печь, все намеченное успеешь сделать. Моя жена-покойница в этот момент произносила: «Петух кричит – мне
Марта мяла свой подбородок, будто хотела вылепить из него балабушку, и Иван оживлялся еще больше:
– Как птицы определяют время? А черт его знает! Я слышал, что ориентируются по звездам и никогда не пропустят созвездие Киль. О них еще говорят как о птицах, смеющихся на рассвете. Различают геометрические фигуры, цифры, способные спугнуть нечистую силу, поэтому после третьего соло наконец-то становится безопасно. Если верить преданию, конец света наступит в то утро, в которое петух не пропоет свое знаменитое «ку-ка-ре-ку».
Женщина недоверчиво качала головой и заправляла за ухо выбившуюся светлую прядь. Иван жадно следил за каждым ее движением и нервно облизывал губы.
– А знаешь, какая курица у петуха самая любимая? Самая несчастная. Он с ней настолько часто спаривается, что бедняжка от подобного внимания хиреет. А вообще-то, он еще тот чемпион! Топчет несушек раз сорок на день.
В этот момент подключались дети:
– Папа, а расскажи про жареного петуха!
Иван вспыхивал, брал Марту за руку и усаживал на лавку, мол, отдохни. Сам бросал в ушат с холодной водой раскаленные докрасна камни, добавлял ольховую золу и затевал стирку.
– Опосля Воскресения Христова еврейская девочка пришла к своему отцу и призналась, что видела воскресшего Спасителя. Старый еврей, человек тертый и осторожный, не поверил: «Он тогда воскреснет, когда жареный петух запоет». В ту же минуту жареный петух сорвался с вертела, взлетел и закричал.
Дети подпрыгивали на лавках и переспрашивали:
– Точно так было?
Иван с осторожностью погружал в кипяток женскую рубашку и уклончиво отвечал, пряча улыбку в усы:
– А кто его знает…
Марта петухов боялась. На птичьем дворе заправляли два бойца и бесконечно топтали свою кудахтающую гвардию. На каждого – по шестнадцать несушек. Один из хвостатых «воинов» особо остро чувствовал ее страх и без конца буянил. Метил острым клювом под колено, в щиколотку, пятку. Однажды подкрался, выпрыгнул женщине на спину и взял курс на глаза. Иван отреагировал моментально, схватил драчуна за лапы и окунул в бочку с холодной водой. Тот мигом растерял бойцовский задор, но через две недели снова принялся за свое. Иван больше не церемонился. Бросил наглеца на колоду и одним взмахом топора отсек ему голову. Марта не успела испугаться, как обезглавленная тушка побежала трусцой вдоль забора, в последний раз вздохнула и аккуратненько улеглась на бочок. Женщина бросилась Ивану на шею и прошептала:
– Tausend Dank [14] .
Тот сглотнул и прохрипел:
– Я не могу тобой рисковать.
Дни неслись галопом. Марта путала день с ночью и страдала от мышечной и головной боли. У нее ныли шея, спина, поясница и ноги, начиная от бедра. Она никогда столько не работала и даже не представляла, что человек способен на подобный физический труд. Одно дело перетекало в другое, и Марта послушно штопала, ворочала в печи кочергой, таскала на плечах кленовое коромысло с двумя ведрами воды, а на лопате, присыпанной сабельками аира, – овальные хлеба. Мела помелом из сосновых лапок раскаленный под [15] печи. Варила свиньям мелкую, величиной с грецкий орех, картошку. Изредка рассматривала свои опухшие от тяжелой работы пальцы и понимала, что больше не способна удержать иголку и сделать лепестковый стежок. У них дома все женщины вышивали изящно белым по белому на батисте, тюле, муслине, органзе, льне. Хранили целые альманахи и карманные книжечки с узорами – россыпями крохотных бутонов и ришелье, а здесь ели из одной миски или сковороды и никогда не пользовались вилками, блюдцами, ножами, розетками и стаканами. На десерт – овсяные кисели. Мед и варенье только в праздники. Лишь ночами могла вспоминать свою прежнюю жизнь.
14
Тысячу спасибо (нем.).
15
Горизонтальная поверхность (дно) в печи, на которую выкладываются дрова.
С восходом солнца все начиналось заново: дрова, квашня, побелка, потрошение кур, обеденная, упревшая до красноты картошка и непослушные мальчишки, уминающие кушанье за обе щеки.
Иван незаметно к ней присматривался и все больше проникался уважением. Женщина имела тонкие черты лица, изящные кисти и узкие стопы. Осиную талию вместо привычного бабьего желейного живота. Она постоянно молчала, а когда зевала, прикрывала рот. Никогда не простаивала у забора, перемывая кости соседям. Не выясняла отношения, не кляла упрямую козу, не звала зычным голосом обедать. Просто наклонялась к уху, щекотала дыханием: «Обед на столе». Не сплетничала в церкви, вычисляя, кто из прихожанок ведьма, не страдала излишним любопытством и не соперничала с соседями, соревнуясь в лучшем куличе. Она находилась чуть выше остальных, и ее постоянно хотелось рассматривать. В солнечных и лунных лучах. Во время штопки. В момент заваривания боярышника и бузины.
Мужчина начал прихорашиваться, надевая поверх рубашки серый однобортный шерстяной жилет, и неуклюже ухаживать. Приносил с полей первые подмерзшие цветы, а из города – гостинцы. В одну из поездок купил коралловые бусы и золотые серьги за целых три рубля. Ведь негоже и даже грешно молодой женщине ходить без серег. С восторгом описывал увиденный красный «Мерседес», особняк Славянского, напоминающий московский терем со множеством парапетов и горниц, и доходный дом присяжного поверенного и виноторговца Бендерского:
– Ты только себе представь это великолепие. Издалека напоминает ажурную скатерть, сплетенную из тысячи рельефных, выпуклых и вогнутых столбиков. А какие колонны, лепка, башни!
Марта кивала, высоко поднимала сито, пылила мукой и рисовала пальцем описанные Иваном загогулины. Мысленно возвращалась к Отто, нахваливавшего тот самый особняк, когда он еще только строился, а реклама в киевских газетах уже обещала шестикомнатные апартаменты в аренду за две тысячи рублей.
В тот день мальчишкам досталось невиданное лакомство – сухое варенье, стоившее сорок копеек за пакет. Отец подчеркнул: такие деньги получают грузчики угля за целый день работы. Дети богобоязненно делили поровну кусочки фруктов и ягод, сваренных в меду, и пытались угостить Марту. Женщина не могла проглотить ни кусочка и с тоской вспоминала, как подобную сумму еще полгода назад они с Отто отдавали за входной билет в «Шато-де-Флёр» даже не задумываясь.
Она преданно следила за детьми. Оберегала от кипящих чугунов, талой воды, испуганных лошадей. Не отпускала на колокольни, на речку и крышу. Младший ходил за ней по пятам, а старший со временем тоже принял и начал делиться произошедшим в школе. Как-то раз признался в ненависти к Закону Божьему и пожаловался на учительницу, регулярно таскающую за уши, ставящую на колени на верхние ребра парты и оставляющую без обеда. Вчера, к примеру, поколотила указкой за то, что не смог прочитать слово «благоутробие». Марта с трудом дождалась вечера, усадила Ивана под иконами и предложила учить ребенка дома. Тот сперва заартачился, принял сторону учительницы, но женщина удивленно подняла вверх одну бровь: