Мартин Андерсен-Нексе
Шрифт:
И девушка прижалась мягкими губами к его сухому, опаленному рту…
Он услышал знакомый тяжело-мягкий топот и открыл глаза. Меж рогов огромного быка сидел мальчишка и смотрел на него насмешливо-одобрительно.
— Будешь слушаться умных людей?.. Э-гой!.. — И плавно повлекся, истаивая, назад в детство…
…Курортный городок Баден-Баден. Нексе пишет у открытого окна.
— Папа! — влетает большеротая девочка с копной темных вьющихся волос. — Где мама?
— Не мешай, Дитте, — машинально отвечает Нексе. Он тут же испуганно
— Зачем?
— За мясом.
— А почему мясо продают в ратуше?
— Когда мяса нет ни в магазинах, ни на рынке, его продают в ратуше. Вернее, распределяют. — Девочка явно не удовлетворена этим объяснением, и он терпеливо продолжает: — Понимаешь, корова каменщика Цишке проглотила столовую ложку, ее забили. Теперь в порядке очереди в ратуше будут продавать по полтора килограмма мяса на семью.
— Ты все выдумал, пап?
— Нет, доченька. Иногда жизнь причудливей всякой выдумки. Это добрый старый обычай. Когда-то люди жили сообща. В моем детстве так было у нас в Борнхольме. Видишь, старое возвращается.
— Ты объясняешь всегда длинно и непонятно, а мама коротко и все понятно.
— Так то мама!..
А вот и она — взволнованная, испуганная, с выбившимися из-под шляпки волосами. Нынешняя Иоганна — статная, видная женщина, совсем не похожая на тоненькую голенастую девочку, нашедшую разбившегося велосипедиста.
— Как успехи? Будет у нас датский суп с клецками? — весело спросил Нексе.
— Я не попала в ратушу, — тяжело дыша, говорит Иоганна. — Там эти… в коричневых рубашках. Штурмовики, что ли… Запрудили весь центр. И всюду их паучий знак — на знаменах, на рукавах…
— Нацисты!.. Но тебе-то что до них?!
— Меня обозвали «большевичкой»… Они шептались: «большевичка» и показывали на меня. У них были такие страшные глаза. Я не выдержала и побежала. По-моему, за мной гнались…
И тут Дитте, не понявшая, конечно, рассказанного, но видящая страх и смятение матери, на всякий случай разревелась. Иоганна взяла ее на руки, принялась утешать. Нексе потянулся за пиджаком, висевшим на спинке стула.
— Куда ты?
— Пойду взгляну, что там происходит.
— Не ходи, Мартин!
— Я должен пойти, — говорит он таким тоном, что Иоганна замолкает…
Нексе быстро достиг центра. Казалось, весь город высыпал на улицы, но того беспорядка, о котором говорила Иоганна, нет и в помине. Чья-то могучая воля управляет происходящим. Жители выстроились на тротуарах вдоль проезжей части улиц, по которым сомкнутыми рядами маршируют к площади Ратуши коричневые наци. Это настоящий воинский строй, и видно, что люди вышколены воинской дисциплиной, знакомы с употреблением холодного и горячего оружия, с искусством нападать и защищаться, и ведут их кадровые офицеры с железными лицами в насечке шрамов. Гремят оркестры, лихо взлетают вверх булавы капельмейстеров.
Нексе замешивается в толпу. Он видит пустые, готовые на все лица, ноги в сапогах, жестко отбивающие шаг, хваткие
Но пожалуй, еще страшнее — реакция зрителей. В глазах людей, еще не оправившихся от тяжелого военного разгрома, — восторг, упоение. Многие кидают цветы. Какая-то старушка в вечном трауре (по виду генеральская вдова) хочет бросить букетик белых роз, но ей никак не удается. Стоящий рядом гигант с маленькой головой берет букетик и ловко кидает прямо в руки возглавляющего очередную колонну офицера. Но тот пренебрегает этим трогательным знаком внимания, и букетик падает на мостовую под сапоги шагающих нацистов. Неудача ничуть не смутила гиганта, он продолжает приветственно махать рукой и кричать: «Хох!»
— Социал-демократический букет под ногами нацистов? — обратился к нему Нексе.
Майер — это был он — удивленно обернулся.
— Ах, это вы-ы!.. — кисло протянул он.
— Поучительное зрелище, — продолжает издеваться Нексе. — Социал-демократия устилает фашистам путь розами.
— Вы политически безграмотны, — обозлился Майер. — Фашизм в Италии. Это движение называется национал-социализм. Как звучит в ваших ушах второе слово?
— В сочетании с первым — отвратительно.
— Ни черта вы не понимаете! Это молодость Германии. Пора влить каплю свежей, горячей крови в дряхлую иудейскую сукровицу Веймарской республики.
— Вон что! Далеко же вы ушли, Майер, с той встречи на вокзале.
— Да, мы не стоим на месте. Германия очнулась от летаргии, громада двинулась…
— Почему социал-демократия всегда склоняется перед грубой силой?
— Вы обречены быть среди неудачников, Нексе.
— А вы среди победителей.
— Да, потому что я чувствую, куда дует ветер истории.
— Бог даст, мы еще вспомним об этом разговоре…
Над колонной появляется портрет человека с косой челкой и чаплинскими усиками. Толпа восторженно приветствует его.
— А вот и ваш спившийся шизофреник…
— Тс! — Майер наступил Нексе на ногу.
— Предводитель молокососов и сумасшедших, — невозмутимо продолжает Нексе.
— Вы с ума сошли!
— Просто повторяю ваши слова.
— Я этого никогда не говорил, зарубите себе на носу, — Майер приблизил свое мерзкое, искаженное страхом и злобой лицо вплотную к Нексе, — если хотите жить в Германии!
— Нет, Майер, в такой Германии я жить не хочу…
…А когда Нексе вернулся домой, Иоганна спросила тревожно:
— Ну, что ты видел?
— Я видел, что социал-демократия уступает страну коричневым. Вот что я думаю, Иоганна: для нас самое лучшее уехать в Данию, если ты в состоянии покинуть родину.
— Моя родина там, где ты, — просто сказала Иоганна.
— Мне чужд ура-патриотизм. Но сети затягиваются. А в Дании все же существуют традиции свободы духовной жизни… Если еще существуют… — добавил он со вздохом.
…Нексе работает в своем саду в Хиллерде. Июньский день. Он осматривает розы, обрезает их, пропалывает землю между кустами. Рядом копошится подросшая Дитте.