Мартин Хайдеггер - Карл Ясперс. Переписка, 1920-1963

Хайдеггер Мартин

1' Ясперс не был знаком с интенсивной преподавательской деятельностью Хайдеггера в 20-х гг. В тех лекциях Хайдеггера нет ни тени сокрытия ни истоков собственного мышления, ни перечисляемых Ясперсом мыслителей. Создавшееся у

2. Сокрытие того, что желает сказать.

3. Сокрытие себя самого как личности.

Все эти наблюдения складываются в общее заключение: дело не только в том, что Хайдеггер "ничего не говорит". Хайдеггеру нечего сказать. "Учение, которое ничему не учит, кроме как тому, как это Ничто можно высказать по-своему великолепным образом…" [157]12. Так все усилия Хайдеггера оказываются бесплодными: "работа ювелира" в языковых формах, но — с использованием неблагородных металлов [167].

"Мистицизм "Хайдеггера-философа. Демонизация Хайдеггера. Но и этим выводом не ограничивается "диагноз" Ясперса. Если Хайдеггеру свойственны неприятная, уклончивая

манера изъясняться, отсутствие "конкретных выводов", если он больше скрывает, да ему вообще-то по большому счету и нечего сказать, то нечто в этом образе все же остается неясным: на чем же основывается столь большая популярность Хайдеггера как философа? Можно предположить: он является великим мастером иллюзий. С одной стороны, конечно, его труды привлекают именно тех, кому логика и ясность мышления не свойственны. Но — с другой — есть, по-видимому, и особый дар мистификаций и "колдовства", присущий самой личности Хайдеггера. Вот несколько наиболее типичных характеристик: "Его нельзя назвать демоничным в гетевском смысле. Но он обладает волшебством как гном…" [50]. "Хайдеггер покинул философствование под сенью истины… В пользу "высказываний", — не в форме откровений пророка, — а в форме исследования, как мат…"[53]. Философствование Хайдеггера часто сравнивается с "индийским умозрением" [156] или "азиатским мышлением", причем последнее представляется

Ясперса впечатление объясняется, вероятно, тем, что к тому времени, когда он обратился к внимательному прочтению Хайдеггера, для последнего большую важность приобрели уже другие темы.

Следует, правда, отметить определенную дюйственность оценок Ясперса: "Он не высказывает никакого содержания, однако затронута глубина, из которой он может говорить…" [53]. В каком именно смысле Ясперсу удается приписывать Хайдеггеру одновременно и "глубину" и "ни-чего-не-говорение"? — Этот вопрос остается в "Заметках" недостаточно проясненным.

Симуляция научности, ее искажение. Не вызывает поэтому удивления, что Ясперс не обходит вниманием и оценку философии своего друга с точки зрения ее "научности". Усматривается противоречие: Хайдеггер претендует на научность, между тем как науку — отвергает [141]. Как же именно реализуется эта претензия у Хайдеггера? — Он "формальным образом" ставит свою фундаментальную онтологию на место отвергаемой им традиционной науки. При этом главная тема Хайдеггера — вопрос о бытии — не раскрывается им "в методическом мышлении" [191]|3. Соответственно, проблематичными становятся и все частные методические процедуры, используемые Хайдеггером: "Предпосылкой истолкования [становятся] не филологически-критические методы интерпретации, а восприятие истории бытия…" [77]. Трудно сказать, что вызывает у Яс-перса большее неприятие: общий ли дух хайдеггеровского мышления или конкретные историко-философские интерпретации. "Когда я следую за Вами, некоторые места сбивают меня с толку"14, — наиболее сдержанная формулировка. Более точно: " Я не перестаю спотыкаться о Ваши предложения"15. Причину, по которой Ясперсу, превосходящему своего друга в эрудиции, было, возможно, "неудобно" читать Хайдеггера, он называет сам: "Я знал эти источники лучше, а вместе с тем — и истину, которая в его изложении казалась истощенной и искаженной…" [147].

Стремление к новизне. В качестве одной из главных характеристик хай-деггеровского мышления Ясперс проницательно обнаруживает "порыв к новизне": "В духовной ситуации завершенных возможностей рефлексии он желает изначально мыслить и говорить новым образом. Отсюда превознесение (Preis) досократиков; отказ от понимания великих философов в целом их произведений, а вместо того: углубление в предложения и абзацы с помощью метода истолкования, отказывающегося от правил понимания подразумеваемого смысла; метод, частично унаследованный от Гуссерля: тематизация (Veigegenw"artigung) с самого начала, в феноменологическом видении, в языковом анализе — а также в использовании языка намеренно с эффектом, с направлением внимания на его собственный, непосредственный, этимологический смысл — на место слова (Wortstellung), — своего рода паузы во время речи…" [78].

Эта черта вызывает у Ясперса серьезные сомнения. Он, во-первых, прекрасно сознает свою традиционность. Более того, "традиционность" есть его сознательная позиция: "мыслить в понятиях традиционной философии"; "…я изначально пытаюсь думать не оригинально и полагаю, что двигаюсь в пространствеphilosophiaperennis… Традиционное настолько богато и значительно, что его наиболее полное усвоение при постоянной опоре на простое, существенное представляется мне совершенно необходимой поддержкой

и пищей для современного понимания. Мне кажется, невнимание к тем или иным необходимым различениям затуманивает сегодня наше мышление… создавая тем самым мир неискренности и обмана. Коль скоро я говорю старым языком философии, мне кажется, присутствует ясность"16.

Здесь, кстати, упреки Хайдеггера в "новаторстве" и "магии" объединяются: Ясперс говорит о своего рода "магии экстремального", то есть

"радикализме «расчистки»" (Abbaus), "деструкции", из-за которой история философии у Хайдеггера, начиная от досократиков, "становится совершенно неясной" [71].

Ясперс ощущает свое расхождение с Хайдеггером по вопросу самой необходимости радикального обновления традиции: "Является ли лучшим, более подлинным и значимым, в конечном счете — более истинным, решение броситься в омут (Sumpf), нежели сохранять неизменную верность мнимой истине разума и историческому существованию, и всю жизнь оставаться одним и тем же?" [76]. — Напомним, все сомнения (выраженные как в письмах, так и в заметках) Ясперса возникают, когда уже позади пережитые Германией несчастья, связанные с нацизмом. В этой ситуации "революционность", с которой Хайдеггер выступал еще в начале 20-х годов, подозрительна, а традиционность — предпочтительна. Слишком много потрясений. Потому в заметках вопрос философского новаторства моментально связывается с воспоминаниями о только что пережитом: "Разве погибшие в волнах — провозвестники судьбы? — и это применимо к национал-социалистам?" [76]. Для вопросов о том, где же все-таки пролегает граница между "окончательным расчетом" с "этой профессорской философией" и собственно логическим продолжением того же самого — борьбы с традицией, — время не очень благоприятное.

Что происходит? Критика Ясперсом Хайдеггера как философа оказывается сразу же и навсегда связанной с вопросом идеологии. В "объективном" аспекте сомнительными оказываются философский радикализм и стремление к новизне17. В "личном" плане боль и сомнение в друге вызывает его необъяснимое для Ясперса поведение, оцениваемое им как предательство. И здесь тема национал-социализма накладывается на образ друга, вызывает сомнение в его философии.

Итак, личное знакомство по крайней мере в двух отношениях скорее даже мешает воспринять "философское содержание": во-первых, личные встречи и многочасовое общение создают иллюзию знания "идей". — "Вероятно, я читал бы его более основательно, если бы не был знаком с ним лично", — признается Ясперс [147J. Во-вторых, определенная оценка поведения Хайдеггера, и его, Ясперса, лично затрагивавшего, скорее отталкивает от его философии, вызывает к ней подозрение.

Величие и нищета философского фундаментализма. Раздражение "бесконечностью" исследования — не самое главное. То, что Хайдеггер "не дает ответа" — лишь производная форма "фундаментализма". Речь идет о том, что свойственно как Гуссерлю, так и Хайдеггеру. Именно потому, что замысел рассчитан "на века" и должен был бы стать основой последующих философских усилий, он обречен на известную "бедность": бедность темами. Не только Ясперс называет те из них, которые не прозвучали ("вопрос полов, дружба, брак, — практическая жизнедеятельность, — профессия, — государство, политика, воспитание" [249]) — это делали и другие. Это обнаруживает еще одну трудность, перед которой оказывается любой проект вроде "основоположения наук о духе" Дильтея, "создания абсолютно несомненных основ" Гуссерля, "фундаментальной онтологии" и "преодоления традиционной метафизики" Хайдеггера: как только философские оппоненты распознают (и принимают) таковые проекты в качестве фундаментальных, с их авторов сразу же спрашивают больше — больше, нежели они были намерены да и вообще могли бы дать. А почему не дано экспликации проблемы Другого (Левинас — Хайдеггеру)? А почему за основу феноменологии взят "усеченный" тип опыта (Фарбер, Шюц — Гуссерлю)? Примеры могли бы быть бесконечны. Критика Кьеркегором Гегеля, Дильтеем — Канта и т. д.

Нельзя отказать усилиям Гуссерля и Хайдеггера в особом величии. Даже Ясперс в одной из последних своих заметок не может в конце концов не признать: "В его трудах чувствуется, из каких внутренних мучений и их преодоления они возникли. Потому — воспринимать всерьез в одном из истоков" [250]. Однако нельзя не заметить и той ограниченности, которая философскому фундаментализму обыкновенно сопутствует. Можно сказать, что все такого рода усилия вынуждены обращаться к Началу, проблеме начинания18. Чем более серьезно они воспримут свою собственную задачу, тем больше у них шансов стать философиями "одной и той же мысли". Одно, как кажется, с необходимостью влечет за собой другое.