Мартлет и Змей
Шрифт:
Немного в стороне стоял его подмастерье, парень лет двадцати, черноволосый и бледный. Вот у него руки дрожали заметно, и это было видно всякий раз, когда он подавал мастеру компрессы, пропаренные над котелком воды в жаровне. Глаза его, лихорадочные и испуганные, бегали по лицу хозяина, не в силах взглянуть на господина бургомистра. Цирюльник делал вид, что ничего не замечает. Олаф сразу понял причину происходящего.
– Вы ведь помните, я уже говорил вам, господин Кроутс, у вас здесь столько забавных и диковинных вещей… – протянул Бремер, покосившись на двух стражников, ожидавших его за дверью цирюльни. – Но главной вашей достопримечательности я что-то не вижу. Я, знаете ли,
– Нет-нет, ваша светлость, это было бы совершенно излишним, – поспешил ответить Фабиус. – Она скоро приедет. И снова это место засияет, как прежде…
– Вы считаете, она будет рада меня видеть, господин Кроутс? – зажмурив глаза и представив себе ладный облик дочери цирюльника, спросил Олаф. – Или ответит дерзким, не подобающим славной теалке отказом на мои к ней ухаживания?
На эти слова помощник цирюльника уже шагнул было к господину бургомистру, по всей видимости, намереваясь придушить его голыми руками, не задумываясь о последствиях, но расторопный старик тут же воскликнул: «Мортимер, компресс!», и парень был вынужден остановиться и передать мастеру полотенце.
Горячая ткань легла на лицо Олафа, и тот даже закряхтел от удовольствия, не видя, как над его головой происходит безмолвный, но весьма красноречивый разговор взглядов цирюльника и его подмастерья.
Мортимер, сжав кулаки от негодования, был готов и – более того – яростно желал тут же прикончить Бремера, но старик пытался успокоить помощника, кивая в сторону стражников. Закончилось тем, что Мортимер вздохнул и опустил голову, смирившись с волей хозяина.
– Ну, вот все и готово, ваша светлость, – сказал Фабиус, снимая компресс. – Выглядите просто замечательно, смею заметить!
– Вашими трудами, дорогой мастер. Чувствую, будто влез в шкуру юнца. – Олаф поднялся и недвусмысленно указал на свой темно-вишневый камзол. Мортимер, сжав зубы, помог господину одеться. – Это вам, мастер, за работу. – Бургомистр протянул Фабиусу небольшой мешочек с золотыми. – Пусть сорока сегодня поймает золотой блеск.
Олаф уже направился к двери, и цирюльник, не сдержавшись, направил облегченный взгляд на потолок, туда, где находился второй этаж, и туда, где кое-кто прятался. Бургомистр обернулся и коварно усмехнулся.
– Надеюсь, господин Кроутс, что ваша сестра в самое ближайшее время уже наконец скончается, и Клементина вернется домой. Скажем, завтра к полудню. Если же ее не будет… боюсь даже представить, что на это скажут крысы из городского каземата.
– Она будет, ваша светлость. Она будет.
Олаф злорадно кивнул и вышел вон. Завтра он наконец получит столь желанную им и довольно редкую, если не сказать, уникальную драгоценность, которую тут же спрячет от чужих глаз, да так, чтобы никто, кроме него, ее больше никогда не увидел.
А Мортимер, подмастерье цирюльника, в этот миг пошатнулся от горя, едва не упав в обморок.
Черный берег. В лесу Утгарта
Солнце, будто усталый путник, без передышки ковыляющий в гору, с трудом, но все же взобралось в свою высшую точку, а вот совсем уже выдохшийся ветер к полудню так и не справился со своей задачей – не сумел разогнать налившиеся дождем грязные серые облака. Хмурое осеннее утро сменилось не менее унылым днем, а за верхушками далеких сосен уже притаилась тяжелая и душная гроза – к вечеру над озером ожидался ливень.
В подобную сырую безрадостную погоду
Но если погруженная в хмарь осенняя чаща казалась пустой, то берег Черного озера и вовсе выглядел мертвым. Его состояние можно было сравнить разве что с развороченным погостом, над которым тщательно поработали темные маги, подняв из земли всех покойников, которых только смогли найти, не оставив после себя ничего, кроме заупокойной сырости и затхлости вскрытых могил. Опустошенное, безжизненное и бессмысленное – таким оно представало сейчас. Выжженная и почерневшая глина, увядшие камыши, спокойная, как дыхание мертвеца, гладь воды. Подобной картине опустошения вряд ли стоило удивляться – шесть призрачных, словно завернутых в саваны силуэтов, среди которых заметно выделялась статная фигура женщины в отливающем чернотой длинном платье, только что закончили готовить ритуал.
Последние слова прозвучали как прощальный стон – резко и зло. В тот самый миг шесть ритуальных ножей взметнулись и опустились на лежащее поверх залитого кровью алтаря неподвижное тело. Каждое лезвие ударило в отведенное точно для него место, идеально выверенную точку, являвшуюся одной из вершин сложной магической фигуры, невидимой для глаза, но тем не менее, безусловно, вычерченной на теле жертвы. Умирающий вскрикнул и забился в четко просчитанных конвульсиях – несмотря на одурманенный ядами разум, его тело полностью сохранило способность чувствовать боль и страдать. Еще несколько мгновений – и душа покинула пронзенную в нескольких местах плоть. При этом ни одна из ран сама по себе не была смертельной; душу вырвали из тела именно заклятием, что было сделано с одной важной целью – сохранить над ней полный контроль уже послесмерти.
– Иль тие дин’аве де Лике сеттано, – прошептала Велланте, та самая волшебница в черном платье. Ее мелодичный голос можно было бы счесть красивым, если бы он не был безнадежно испорчен излишней выразительностью. Чародейка говорила медленно и напыщенно, словно читала своим кавенте, Сестрам-во-Времени [11] , героическую айлу. – Энн порто иль нелле, эн клеве сабренто… [12]
11
Кавенте, или Сестрами-во-Времени, в Конкре называют женщин, наделенных даром управления потоками самой безжалостной, губительной и тайной из всех стихий – времени.
12
«Арка навеки и ныне пуста, нет в ней начала и нет в ней конца» и «Вход отворить в запрещенную суть, дверь отпереть, ключ смертей повернуть…». Перевод с эльфийского.