Мартовские коты. Сборник

Кетро Марта

Толян ослабил петлю, стянул с кота ошейник. Мурзик улегся на теплый валун и стал смотреть, как над волнами кружат чайки. Зрачки его сузились до тминных зерен.

– Птица, – сказал кот.

На соседний валун села чайка. Из клюва свисала скользкая тушка мелкой рыбешки.

С берега было видно, как по Бугу туда-сюда мотает косяки оглушенного судака – мостостроители каждый день взрывали грунт под опоры. Пресным течением стаю сносило к Сухому Фонтану, соленым – обратно, к Артиллерийским Камням.

– Много рыбы, – сказал кот.

– Она плохая, –

ответил Сашка.

– Что? – не понял Толян.

– Жалко судаков, все сдохли. Бычков, что ли, наловить...

Сашка знал, как отличить свежую рыбу от тухлой. Надо было посмотреть жабры: у свежей они бордового цвета, а у пропавшей – белесые, светло-розовые. И еще мутные глаза. Динамитная рыба вся была крупная, но ее никто не брал, даже если жабры красные. Все брезговали. И Сашка тоже брезговал.

На мелководье в шелковой слизи водорослей водились креветки. Снимешь трусы, проведешь по камню – вот тебе полная банка. Сашка с Толя-ном варили их на костре. Бугская вода была солоноватая, и получалось вкусно. На креветки хорошо клевало. Если оторвать им хвост и правильно насадить, ловился крупный бычок. Но удочки остались стоять в сарае, про них забыли.

– Ага, сгоняй, – сказал Толян. – Я здесь позагораю.

– Мурзик, пойдешь со мной? – поманил Сашка. – Нет? Я скоро.

В сарайчике он взял снасти, прихватил пустое ведро, достал из погреба банку с червями. Водяные черви приносили двойную добычу: рыбу, во-первых, а во-вторых, накапывая их на берегу, Сашка собрал коллекцию находок. В прибрежном песке попадались ложки – позеленевшие медные и алюминиевые солдатские, на них были выцарапаны имена. Немецкие пуговицы – стеклянные с офицерских морских кителей и алюминиевые с пехотинских мундиров. Россыпью – гильзы, пули, монеты. Один раз Сашка нашел разбитый бинокль, а Толян – редкий значок с надписью «КИМ» – Коммунистический интернационал молодежи. Потом это стал комсомол.

Улов оказался неплох – Сашка принес домой с полсотни бычков. Мать пожарила их на большой сковороде в рапсовом масле. С десяток перепало и Мурзику. Он мог бы и больше сожрать, да кто ж ему даст.

* * *

Из мойдодыра капала вода. Кот лежал на приступочке, на белом вафельном полотенце, которым мать натирала стаканы, смотрел на капель и медитировал.

В кухню зашел отец, выложил из авоськи на стол буханку, шмат сала, бордовые кегли баклажанов.

– Разлегся, сибарит. – Отец переложил папиросу в угол рта, двинулся к раковине. – Пшел вон.

Он схватил Мурзика под ребра, легко перебросил через порог на крыльцо.

– Мешал он тебе? – буркнул Сашка.

– Это же кот.

Отец скомкал полотенце, швырнул в таз с грязным бельем, вымыл руки. Сашка пожал плечами. Мурзик спал вместе с ним на раскладушке. Все знали, никто после этого Сашкой не брезговал. Чего это отец. «Это же кот»... Ну и что.

За месяц до

ноябрьских праздников мать купила на рынке живого гуся. Перед праздниками все дорожало, и она позаботилась заблаговременно.

– В канун забьем, в горчице с яблоками запеку, – сказала она и заперла птицу в сарае.

Первый день кот вьюном вился вокруг.

– Нельзя, Мурзик, нельзя. Мамка на седьмое ноября купила.

Отец рассмеялся:

– Такой если клювом долбанет, убьет кота насмерть.

Гусь отказывался есть. Соседка посоветовала размочить в воде белый хлеб и пальцем пропихнуть ему в горло. Мать пропихнула. Раз, другой. Так и кормила его целый месяц, намучилась. Но отведать гусятины не довелось.

– Съели гуся-то? – спросила после праздника соседка.

– Остались мы, Зоя, без гуся. Выпотрошила, повесила на полчаса за окно, и тю-тю.

– Бывает, Валя. У меня Васька курицу из кастрюли вытаскивал, из кипящей воды. Два раза.

– Если бы кот. Человек. В милицию, что ли, сходить...

Мужик спер. Забрался в палисадник, срезал сетку с форточки. Я видела из кухни, как рука тянется, выскочила на крыльцо, но не успела. Удрал, гад. Я на всю улицу орала: брось гуся! Не бросил.

Из сеней на крыльцо вышел Мурзик, потянулся, зевнул, показал острые зубы.

– Это прораб, – почувствовал Сашка слова. – Вор прораб.

– Мам! – крикнул он. – Я видел того мужика! Я вспомнил, это батин прораб!

– Вот сволочь, – мать всплеснула руками. – Последнее дело у своих воровать.

В милицию она не пошла.

К весне капитальный мост дотянулся до Вар-варовки, а мостостроителям дали квартиры. Новый дом находился в другой части города, у зоопарка. Высокая кирпичная башня с балконами. Отец две недели ходил в новостройку, мастерил антресоль, клеил обои, вешал карнизы и люстры, покрывал лаком паркет. Несколько раз ему помогал Сашка – переехать требовалось до майских, и они спешили.

В последний день апреля во двор барака въехал «ЗИЛ» с открытым кузовом. Погрузились быстро, пожитков в семье было немного: два шкафа, стулья, обеденный и письменный столы, Сашки-на раскладушка, родительская койка с железной сеткой, ковер, тюк с одеждой, короб с посудой, швейная машинка, велосипед. Корыто бросили в сарае – теперь оно не нужно, в новой квартире есть ванна. Медные ложки и солдатские пуговицы тоже не ехали в новую жизнь. Они были хлам. Мать их выбросила.

Отец стоял во дворе, курил, прощался с соседями. Матери не было: встречала на новой квартире.

– А Мурзик где? Киса, киса...

Во мраке подвального оконца вспыхнули два желтых глаза. Сашка присел на корточки и увидел, как зрачки сузились до тминных зерен.

– Не поедет, – сказал Сашка отцу. – Он остается. Он так решил.

– Да ну, – сказал отец, направился к оконцу. Зерна исчезли. Отец вернулся к машине.

– Похоже, так и есть... Умный кот. Жалко оставлять...

Сашка молчал.

– Ты в кузове поедешь, в кабине места нет, – сказал отец, подсаживаясь к водителю.