Мартовские коты. Сборник

Кетро Марта

Мальчишки с понимающим видом загудели – про «эти бабы из-за тряпки на все способны» и про «настоящие джинсы, оно, конечно, хрен порвешь».

Щербатый опять вылез:

– А у тебя-то деньги есть? Я вздохнула.

– Коть, вы бы его хоть сахарком покормили, что ли? Для мозга полезно очень, – и, обращаясь к щербатому, с расстановкой: – Я же сказала – пяти. Рублей. Не хватает. А настоящие джинсы знаешь, скока стоят? Я все лето вкалывала и еще бы заработала, но надо – завтра.

Котя оживился:

– Значит,

войдешь. Выйдешь. Выведешь скотину. Договор. Токо не на пять. На червонец. Идет?

Я пожала плечами и сплюнула:

– Коть, войду, выйду, собаку поглажу, если надо. А насчет вывести – там же запаковано все. Как я ее тебе вытащу? Это ж не хомячок...

– Не-не-не, – хитренько улыбнулся Котя, – тебя за язык никто не тянул. Зайдешь, выйдешь, выведешь – тогда башли твои. Если токо зайдешь, а выйдешь без собаки – нещитова, проспорила. А замочек мы тебе снимем, не отмаза. Ну, как, договор?

Я снова пожала плечами (а в душе моей пели ангелы):

– Давай. С тебя – замочек, с меня – собачка. Договор. Готовь лавэ. Кто разобьет? – Я протянула Коте руку.

Тут вмешался Толстый Веталь:

– А ты не можешь просто у мамы денег попросить? – спросил он рассудительно – Эта собака, она такая огромная и такая... – Веталь передернулся, загоняя обратно в глотку слово «страшная».

Вся компания гадко заржала.

– Ты, Виталя, вроде умный, а дурак совсем, – снисходительно сказал Котя, – это ж у тебя мать в комиссионке трудится, а мы все – дети рабочих.

Веталь покраснел. Он был хорошим парнем, и я объяснила добродушно:

– Виталя, мне мама токо-токо сапоги купила скаковые. А у нее зарплата – 110. Ну, куда еще?

– А, ну да, – Котя кивнул, – у тебя ж вся эта фигня еще – хлыстики-перчаточки. Не напасешься. Так че? Разобьешь нас, Веталь? Или еще раз выступишь?

Веталь, потупившись, разбил наши руки. Договор вступил в силу.

– Часов в восемь? Там дерево возле лодочной? Ты как? – спросила я.

– Давай в девять? – сказал Котя.

– Еще лучше, – я, стараясь не улыбаться во весь рот, простилась с мальчишками и степенно пошагала к дому.

* * *

Темнело. Я доделала уроки, помаялась и пошла на разведку. Мама с отчимом сидели за кухонным столом, болтали о своих медицинских делах, хихикали и явно не собирались покидать точку.

Я сказала, что иду спать, и пожелала им спокойной ночи.

Вернувшись к себе, я старательно уложила на свой диванчик «куклу» и укутала ее пледом. Стараясь не шуметь, открыла окно. После жаркого дня поднимался туман. Воздух был молочно-си-ним, влажным, густым.

Я связала кеды шнурками и зажала их в зубах. Выпластавшись летучей мышей на стену, я прикрыла окно снаружи и полезла вниз, цепляясь пальцами

за держалки для водосточной трубы и выщербленные кирпичи.

Не долезая где-то метров двух, я сделала сильный рывок от стены, аккуратно приземлилась на пальцы всех четырех лап и сразу, с низкого старта, рванула в кусты – обуваться.

Нет, я не была ниндзя – просто мы жили всего-то на втором этаже, а я, вот уже три года как, занималась вольтижировкой и джигитовкой.

Я торопливо завязала шнурки и побежала сквозь туман – опаздывала уже.

У дерева меня дожидался Котя с кучкой мальчишек.

– Ты чего так долго? – недовольно сказал он. – Ждем тебя, ждем...

Я села на землю, чтобы отдышаться.

– Ты че, Котовский, сам сирота? Мать с отчимом на кухне засели, пришлось в окно вылазить, – объяснила я. – Так че там с замком?

Котя хмыкнул:

– Ща все будет...

Он возился недолго, но собака все равно нас учуяла и подняла шум.

– Готово, – наконец сказал Котя, – Давай, кнопка, дело за тобой...

Я почесала нос:

– Коть, а может, вы, это... на дерево залезете? Мало ли что...

Котя кивнул, мы пожали друг другу руки.

Я подождала, пока мальчишки заберутся повыше, открыла калитку и скользнула внутрь.

Пока мы там шуршали, пес порядком разозлился – лаял, рычал, рвал цепь.

Двор, по счастью, был большой, и у меня было время на подход. Я пошла плавно, зигзагом, ласково приговаривая, почти напевая:

– Тихо, тихо, собаконька моя, тихо, успокойся, мой красавец, все хорошо, ай, мальчик, ай, красавчик, риба моя золотая, балерина масковская, ну, тише-тише-тише, а-ла-лала-ла, ай-ай-ай-ай-ай, ах-ах-ах...

Я шла очень медленно, очень. Не умолкая ни на минуту. Сумерки из синих стали черными, и собака была всего лишь чуть более густым комком тьмы. Комком тьмы, проблескивавшим зубами и гремящим цепью.

Через сто миллионов лет я подошла к нему совсем близко, и пес так обалдел от этого, что сел и заткнулся.

– Ай, бравушки, мальчик, ай, молодец, ай, умница моя золотая, ай, красавец...

Я осторожно опустилась на колени рядом со зверем, пес позволил себя погладить, только чуть вздрагивал от прикосновений – отвык.

У меня пересохло горло, страшно хотелось пить, но замолчать было нельзя – глаз у собаки был все еще нехороший, оловянный, тугой.

Я гладила пса, расчесывала пальцами шерсть на спине и холке, тихо наговаривая всякую чушь. Попробовала расстегнуть ошейник, но застежка не поддалась с первого раза – как приросла.