Маша и Феликс (сборник)
Шрифт:
Надо будет посмотреть материал, и если нет брака в пленке, то конец – есть. А это – полдела. Как говорил мастер в институте: «Конец – делу венец». Еще мастер говорил: «Сюжет. Учтите, самое главное – сюжет. Зритель идет не на актеров, а на историю. Актер ничего не сможет сделать, если нет истории. Если вы хотите проверить, готов сюжет или нет, посадите кого-нибудь перед собой, все равно кого, и расскажите ему фильм в двух словах. Если расскажется и будет интересно, значит, сюжет готов. Если начнете мекать, бекать и объяснять – значит,
Многое из того, чему учили во ВГИКе, не пригодилось. Но этот мастерский совет Аникеев проверил не раз на собственной шкуре и на опыте других. Он убедился: любое отвлечение от сюжета – философское, эстетическое, эмоциональное, какой угодно поток сознания, всплески гения – все это возможно лишь внутри жестко сколоченного сюжета. Любые, самые бескрайние воды должны иметь свои берега, а иначе – всемирный потоп. Иначе – провал.
Провалиться легко. А восстановить свое имя – практически невозможно. Будут говорить: «Какой Аникеев?» «А-а-а... Это тот...» И дальше следует мимика и жест, означающий недоверие. Больше всего на свете Аникеев боялся эпидемии недоверия. Боялся провала. Тогда придется ходить с прямой спиной, гордо вскинутой головой: не просто Алеша Аникеев – два Алеши, пять Алеш, местный миллионер Алеша – чтобы другие не догадались, что он и сам в себя не верит, что его практически больше нет.
Провалиться для Аникеева – это значит умереть душой, той частью, где живет интуиция. И тогда уже гончая – это не гончая, а просто биологическая особь на четырех лапах, с хвостом и зачем-то длинными ушами.
Аникеев боялся провалиться каждый раз, и каждый раз ему казалось, что это уже происходит, и каждый раз он недоумевал, когда картина все-таки удавалась. Примерно похожее недоумение он испытывал, глядя на Славку. Он не понимал, что этот самостоятельный пятилетний человек с руками, ногами и головой отпочковался от него, является его частью, так же ходит и так же плачет.
– Зина! – окликнул Аникеев.
Ассистентка по актерам Зина поднялась с лавки и подошла к Аникееву. Она была похожа на французскую певицу Мирей Матье, но похуже – без успеха и без нарядов.
– Давай выйдем, – попросил Аникеев.
Вышли из больницы.
Аникеев прищурился от обилия света и предметов. Избы, куры, мужики в черных кепках и темных пиджаках – жилистые и нетрезвые. Бабы во фланелевых халатах, как в плащах. Это была их верхняя одежда. Небо и земля, голубое и зеленое навязчиво лезло в глаза.
– Что? – спросила Зина.
– Я тебе сейчас сюжет расскажу, в двух словах. А ты послушай и скажи: где скучно?
– Какой сюжет? – не поняла Зина.
– Наш сценарий.
– Так я ж его знаю. Я ж его читала сорок раз.
– Еще бы ты его не читала... Ты меня не понимаешь. Я расскажу тебе очень коротко. Конспект. Мне надо проверить на слух некоторые вещи.
– Сейчас? – не поверила Зина.
– Сейчас.
Зина посмотрела Аникееву в глаза и увидела, что он уже работает
– Жестокий мир, жестокие сердца... – проговорила Зина, как бы извиняясь перед собой. – Ну давайте.
– Значит, так. Я буду рассказывать, а ты, если что-то непонятно, спрашивай: «Почему?» Договорились?
– Договорились.
Мастер из ВГИКа все время учил спрашивать себя и героев: «Почему?» Должно быть точное обоснование – почему так, а не по-другому, потому что там, где нарушается «почему» – нарушается правда, а если нарушается правда – то это начало провала.
– Я слушаю, – приготовилась Зина.
– Герой, инженер тридцати пяти лет, летом в воскресенье возвращается с родительского дня. Был у ребенка в лагере. Вечером едет обратно.
– Почему? – спросила Зина.
– Что «почему»?
– Вы велели спрашивать: «Почему?»
– Я велел спрашивать там, где непонятно. А не вообще спрашивать.
– Я не поняла, – извинилась Зина и вцепилась в Аникеева внимательными зрачками.
– Смеркается. Пустынное шоссе. Откуда-то из мрака возникает движущийся предмет. Герой не успевает ни свернуть, ни притормозить. Сбивает человека и едет дальше.
– Почему?
– Растерялся. Испугался. Драматический шок.
– Понятно.
– Это понятно? – проверил Аникеев.
– Так может быть. Я бы тоже испугалась.
– Дальше... – Аникеев вдохновился Зининой поддержкой. – Возвращается домой. Ложится спать с женой и всю ночь боится, что за ним придут.
Зина кивнула.
– Утром он идет на работу и весь день боится, что за ним придут.
Зина торопливо сморгнула несколько раз. Глаза устали от внимания.
– После работы герой домой не вернулся. Пошел к Тамаре – сотруднице из отдела. Наврал с три короба про любовь и остался у нее.
– Почему?
– А куда он денется? Ему же надо где-то прятаться.
– А Тамара его любила?
– Она его очень любила.
– А он ее любил?
– Он ее совершенно не любил. Он любил свою жену.
– Почему?
– Что «почему»? Потому что одних любишь, а других нет. Это же избирательное чувство.
– Понятно... – Зина почему-то стала смотреть в землю.
Аникеев заподозрил, что у нее свои «почему» и в этом сюжете она выясняет что-то для себя лично.
– Интересно? – спросил Аникеев.
– Да. Конечно, – спокойно сказала Зина, и чувствовалось, что она проецирует историю на свою жизнь. Это хороший признак. – А дальше?
– Дальше – как в математике. Трусость порождает ложь. Ложь порождает другую ложь. Другая ложь – подлость. Нравственные ценности девальвируются. Герой бросает Тамару и бежит из Москвы, забивается куда-то в середину страны, в глухую деревеньку, забытую Богом и людьми. Нанимается работать бакенщиком. Сидит ночью в лодке посреди реки. А днем спит. В сущности, прячется, как зверь.