Маша и Гром
Шрифт:
А от Громова криминалом веяло за километр. Поэтому я даже лишний раз смотреть в его сторону не буду, каким бы притягательным мужиком он ни был. Да и наверняка он не один, должна быть поблизости женщина. Мать Гордея, да кто-угодно! Я немного жалела теперь, что рассказы мамы о семье ее работодателя я обычно пропускала мимо ушей. Может, она мне и говорила что-то насчет жены Грома, но я прослушала.
Утром дядя Саша лично передал мне конверт с деньгами в оплату моей работы в тот злополучный вечер. Что ж. По крайней мере, Громов, даже если он и разозлился за мои ночные бредни,
После этого мое настроение чуть улучшилось. Я переживала и за себя, и за маму, а теперь надеялась, что раз вечерний разговор не имел никаких последствий лично для меня, то и маму он не затронет. Но впредь в присутствии Громова я буду держать рот на замке. Хотя едва ли мы с ним еще увидимся, поэтому мне нужно помалкивать только во время поездки в машине, и все.
Впрочем, перехватив во дворе перед домом его равнодушный, тусклый взгляд, я поняла, что мне и стараться особо не придется. Громов не казался человеком, сгорающим от желания продолжить вечерний разговор. Может, у него тоже выдалась бессонная ночь и тяжёлое утро? Да и болтливый Гордей с лихвой закрывал отцу потребность в собеседнике, если она у него вообще была.
Поэтому оказавшись внутри машины, я устроилась у окна и попыталась не очень откровенно таращиться по сторонам, разглядывая кожаный салон и всякие навороты, которые нельзя было встретить в машинах попроще.
Когда-то в другой жизни мой бывший катал меня на тачке с кожаными сиденьями. Прошло всего два года, а казалось, что целая вечность. Какой же я была наивной, влюбленной дурой! Смотрела ему в рот и верила каждому слову. Еще и убеждала маму, что Бражник не такой, как все, что он лучше своих друзей! Что он меня любит. Что же. У всего есть последствия. Я дорого заплатила за свою глупость.
Погруженная в свои мысли, я вполуха прислушивалась к болтовне Гордея и отвечала на его редкие вопросы. Хороший такой мальчишка. Вот бы он вырос не похожим на отца. Вот бы у него была другая судьба.
А потом раздался этот ужасный визг и скрип тормозов, машину тряхнуло несколько раз, и мы перевернулись, вылетев в кювет. Я орала от страха, а но перед самым падением ненадолго лишилась сознания — к счастью! Говорят, что в такие моменты вся жизнь проносится перед глазами — думаю, люди врут. Я не увидела ничего: ни лица мамы, ни себя в детстве. Ничего, кроме ужаса и испуга, и серого асфальта, по которому мы петляли. Когда машина подпрыгнула, и земля с небом поменялись местами, я ударилась обо что-то головой — это меня и вырубило.
Очнулась я, когда почувствовала, как кто-то меня трясет: я не знала этого мужчину. Наверное, один из охранников Громова. Язык заплетался, я с трудом могла сфокусировать взгляд — перед глазами все плыло. Я чувствовала, как по щеке и виску струится кровь из раны на голове, а я вся присыпана осколками разбившегося бокового стекла. Повсюду жутко воняло бензином, и это напугало меня сильнее всего. Даже от вида собственной крови я не испытала такого ужаса, как от мысли, что машина может загореться
— Эй, эй, идти можешь? — охранник стиснул меня за плечи и встряхнул, заставляя сосредоточиться. — Руки-ноги целы?
Я кое-как повернула голову в сторону: ни Гордея, ни самого Громова в покорёженном салоне с разбитыми стеклами уже не было. Хотя бы мальчишка был цел! Уж он точно ничем не заслужил такой ужас. Я облизала пересохшие губы и попыталась сделать то, что говорил охранник: пошевелить руками и ногами.
В этот момент прозвучали выстрелы. Автоматная очередь. Я хотела закричать, но не смогла: голос меня не слушался.
— Вылезай, живо! — рявкнул охранник и принялся вытаскивать меня из машины через дыру на месте стекла. От удара о землю боковая дверь деформировалась и сдвинулась в сторону, мешая мне протиснуться.
Мужчина тянул меня за плечи и руки, а я изо всех сил старалась оттолкнуться ногами: на одну я почти не могла наступать. Хоть бы вывих, а не перелом...
А стрельба вокруг все никак не утихала, бензином воняло все сильнее, и хотелось съежиться, втянуть голову в плечи, закрыть лицо руками и ничего не слышать. Но вместо этого мне приходилось ползти по осколкам, раздиравшим одежду и меня саму.
— Бегом, бегом!
Когда мне удалось, наконец, выползти на землю, я чуть не заплакала от облегчения, но охранник не дал мне и секунды передержки. Он грубо вздернул меня на ноги, и я взвыла, наступив на больную ногу.
— Живо! — он не то тащил, не то прикрывал меня собой, пока вокруг звучали выстрелы и летали пули.
Мои ноги заплетались, мне казалось, еще чуть-чуть, и я лишусь сознания, поэтому я почти повисла на незнакомом мне охраннике. Мелькнула мысль: а что, если он не от Громова? Ведь кто-то подстроил эту аварию с машиной. Те же люди, что сейчас стреляли. Вдруг, он работает на них?
Мне было наплевать. Я ничего не могла сделать. Я не могла сопротивляться, я не могла противопоставить себя его огромным ручищам. Поэтому я просто смирилась.
Под звуки автоматной очереди мы пересекли овраг, в который рухнула машина, и добрались до брошенного на обочине гелика. Охранник забросил меня внутрь, и я вскрикнула от боли в потревоженной ноги. Я лежала на заднем сидении, разглядывала потолок над собой и чувствовала, как по щекам текут слезы. Ужасно хотелось жить. Ужасно не хотелось умирать.
Теперь я понимала, почему в такие моменты люди начинают вспоминать о Боге.
Кое-как я оперлась на локти и подползла к затонированному боковому стеклу, чтобы выглянуть наружу, но увидеть толком ничего не смогла. Какие-то черные машины без номеров полностью перегородили трассу, за ними прятались мужчины с автоматами в руках. По асфальту расползалось темное пятно — чья-то кровь. Кругом валялись гильзы, пустые магазины.
В какой-то момент повисла восхитительная тишина. Замолкли выстрелы, и до меня не доносилось ни звука. Я вздрогнула, когда на передние сиденья одновременно вскочили двое мужчин: в одном с пассажирской стороны я узнала Громова и едва не разрыдалась от облегчения. Водителя я прежде не видела.