Машина наказаний
Шрифт:
А луна взойдёт оплывшей свечёй
Ставни скрипнут на ветру, на ветру,
Ах, как я тебя люблю горячо
Годы это не сотрут, не сотрут
Мы оставшихся друзей соберём
Мы набьём картошкой старый рюкзак
Люди спросят, что за шум, что за гам?
Мы ответим: ничего, просто так.
Я нес свою мать в рюкзаке: порубленную на куски, упакованную в целлофановые пакеты. У кордона на Баррикадной мне пришлось застрелить караульщика, и это был первый человек, которого я убил.
Просто
И потеряны от счастья ключи
Это всё понятно мне, понятно мне
Но мы об этом помолчим, помолчим
Просто прожитое прожито зря,
Но не в этом, понимаешь ли, соль
Слышишь, капают дожди октября,
Видишь, старый дом стоит средь лесов.
Когда я вышел из метро, то увидел голубое небо. Оно было высоким и чистым, как моя мать. Как моя дорогая мама. Сжечь тело на костре оказалось тяжелой задачей, но я с ней справился. Пепел свой матери я развеял над городом, в котором она когда-то родилась…
– Друзья, спать, - приказал кто-то.
Я улегся на подстилку, ощущая неподалеку тепло чьего-то тела, закрыл глаза и сразу уснул.
Кошмарные сновидения давно стали частью моей жизни. Во снах меня преследовали муты, я тонул в ядовитой жидкости, падал с высоты, вновь и вновь хоронил свою мать. Но ночью в палатке мне не приснилось ничего.
– Подъем!
Я сел, ошарашено озираясь. Лыжники протирали глаза, негромко переговаривались друг с другом.
– Скорее завтракаем, - нервным голосом обратился ко всем парень с бородкой, тот, что накануне вырвал у меня веревку.
– Да, Игорь, надо торопиться, - поддержал его усатый мужчина, судя по внешности, самый старший в этой странной компании.
– Холатчахль ждет, – засмеялась Людка, доставая из мешка корейку.
Позавтракали молча, наскоро. Никто уже не шутил, не требовал песен.
Снаружи мело, красное солнце висело над склоном горы, перекрашивая в багровый цвет покрытые снегом верхушки елей.
Лыжники разобрали палатку. Я делал вид, что помогаю, стараясь держаться поближе к Людке.
– Живее, - торопил Игорь. – Нам еще лабаз нужен!
«Что такое лабаз?» - подумал я, помогая Людке сматывать кусок ткани.
– Колька, Жорка, Сашка и Рустем, наломайте лапника! Юрка, Зинка, Людка – живо копать яму!
Я заметил, что Игорь старается не смотреть на самого старшего члена группы и не отдает ему приказов.
– Держи, - Людка сунула мне в руку небольшую лопатку.
Я принялся копать снег, не понимая, зачем это нужно.
– Н-да, лабаз в снегу, - сказал усатый, закуривая. В его голосе я уловил скептические нотки.
– Времени нет, - неприязненно откликнулся Игорь. – Было бы время, сделали б лабаз по всем правилам – на дереве.
Усатый хмыкнул, но ничего не сказал.
Парни принесли еловых веток.
–
– Юрка, ну что ты возишься?
Игорь отобрал у меня лопату и принялся расшвыривать снег.
– Давайте вещи!
Лыжники принялись передавать Игорю различные предметы, которые тот складывал на дне ямы. Какие-то мешочки, даже ящик. Отправилась в яму и Зинкина гитара.
Наконец, Игорь закончил и легко выскочил из ямы.
– Накрывайте.
Небольшой склад исчез под слоем еловых веток.
– Ну, братцы, по коням, - сказал Игорь и направился к торчащим в снегу лыжам.
Ветер завывал в макушках елей. Я с трудом переставлял ноги, рюкзак давил так, словно половина вещей из него не перекочевала в оставшийся внизу лабаз.
Поросший еловой щетиной склон горы снизу не казался таким крутым. Здесь же каждый шаг давался с трудом.
Когда мы приблизились к вжатому промеж двух хребтов перевалу, солнце скрылось за склоном горы. Стало темно. Я едва различал бредущего впереди лыжника.
На перевале ветер усилился, и он нес с собой снег – мириады острых иголок.
Кровь стучала в голове, по спине струился пот. Я шагал, не веря, что этот перевал когда-нибудь кончится. Главное не потерять из виду спину лыжника… Не потерять спину. Если отстану - погиб.
Вдруг цепочка прекратила подъем.
Человек, идущий впереди меня, обернулся и крикнул изо всех сил:
– Юрка, привал!
Мои товарищи, превратившиеся в смутные тени, перечерченные метелью, возились с палаткой, я, как обычно, делал вид, что помогаю.
В небе завывало, словно кто-то поднял ввысь миллион младенцев, вырванных из объятий матерей. Пока мы шли по перевалу, было жарко, а теперь у меня зуб на зуб не попадал от лютого холода.
Наконец, палатка была готова, и мы смогли спрятаться от непогоды за ее тряпичными стенами.
В темноте загорелась свеча, высветив лицо Игоря. Он поднял свечу повыше, очевидно, рассматривая нас.
– Все на месте, - улыбнулся. – Ну, давайте поедим, да спать. Утро вечера мудренее.
– Как бы под лавину не угодить, - тревожно проговорил усатый лыжник.
– Александр Алексеевич, не угодим, - сказала Зина, - Правда, Игорь?
– Правда, - буркнул парень. – Какая лавина может быть на перевале? Глупости.
– Ну да, глупости, - деревянным голосом отозвался Александр Алексеевич. – Снега намело по уши, да плюс ветер. Вполне может козырек сорвать да вниз протащить. Мокрого места не останется.
– Так, – в голосе Игоря послышалась сталь. – Ужинаем – и спать.
Корейку ели молча. Людка протянула мне баночку с чем-то беловатым. Я попробовал. Попробовав, опрокинул баночку и двумя глотками опорожнил ее.