Машина-Орфей

Олдридж Рэй

Дольмаэро поднял взгляд.

– В чем дело, Руиз Ав? – спросил Старшина Гильдии.

– Ничего особенного, – пробормотал Руиз.

– А-а-а… Ладно, – сказал Дольмаэро, поворачиваясь к Гундерду. – Ты, видимо, очень много знаешь про тех, кто захватил нас. Можно тебе задать несколько вопросов?

– Я спрошу Руиза, как он к этому отнесется. А, Руиз? – ответил Гундерд.

– Дольмаэро – разумный и смекалистый человек, – сказал серьезно Руиз. – У него замечательный ум и способность видеть вещи в необычном свете. Кто знает, может, он сможет помочь нам необычными наблюдениями. Почему бы и не

рассказать ему, что можно?

Гундерд дружелюбно кивнул.

– Почему бы и нет? Давай спрашивай.

Дольмаэро задумчиво потер подбородок.

– Мы среди рабовладельцев?

– Это точно, если не сказать еще хуже, – согласился Гундерд.

– И они предназначают нас… для чего?

Теперь Гундерд смутился.

– Обычно я могу ответить с высокой степенью уверенности, что они продадут нас тем, кто даст за нас больше, или отвезут наше мясо Лезвиям Нампа, если никто не пожелает купить нас за достаточно высокую цену. Но… Теперь я не так уверен. Есть тут кое-какие странности.

Руиз почувствовал, как что-то глубоко в его сознании начинает шевелиться. Видимо, параноидные черточки в нем все еще пытались пробиться в сознание с уверенностью, что все силы во вселенной сосредоточились на том, чтобы погасить частичку жизни, именуемую Руиз Ав. Обычно он безжалостно гасил подобные мысли. Такой образ мыслей вел к помешательству или, что еще хуже, к неэффективности его действий. Однако, подумал он, времена, наверное, переменились.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он как можно спокойнее.

– Ну, во-первых, эта самая Желтый Лист. Почему гетман ее ранга вдруг проявляет интерес к жалкой кучке пленников, подобранных в таких обстоятельствах, как наши, столь пестрой и непритязательной? Прошу прощения, но мне что-то никто из нас не кажется исключительно ценным образчиком.

Дольмаэро нахмурился.

– Руиз Ав все время говорил мне, что мы, как ключевые элементы труппы фокусников с Фараона, представляем из себя значительную ценность.

– Не сомневаюсь в этом, – сказал Гундерд. – Я не хочу преуменьшать твоей ценности. И все же… гетманы занимаются только очень серьезными делами… Обычные торговые сделки острова остаются в руках таких «языков», как Геджас.

– «Языков»? Что это означает?

– А-а-а… это один из наиболее интересных элементов культуры родериганского общества, – сказал Гундерд, напустив на себя менторский вид и покачивая пальцем, чтобы подчеркнуть свои слова. Руиз вдруг ясно увидел его в роли того самого ученого, каким он, по его словам, когда-то был. Хотя для неопытного глаза он по-прежнему мог показаться голым мошенником с грубыми и вульгарными татуировками матроса.

– Видите ли, – продолжал Гундерд, – Родериго – это место интриги, жестокости, предательства, и все это творится тут в такой степени, которую редко можно встретить на прочих населенных планетах галактики. Гетманы помешаны на безопасности и секретности. Когда новый гетман проходит посвящение, он должен принять, что у него хирургическим путем удалят язык и гортань, так что он никогда не сможет поддаться соблазну сказать тайну тому, кому не надо. Отсюда «языки», то есть люди, специально натренированные, чтобы предвидеть желания гетмана и говорить за него.

Глаза Дольмаэро выпучились.

– Гетман

никогда не сможет говорить снова?

– Никогда. Разумеется, это в какой-то степени символическое уродство, поскольку гетман всегда может воспользоваться компьютером или ручным вокодером. И все же это одна из причин, по которым мы считаем, что родериганцы отошли от человечества.

– Не понимаю, – сказал Дольмаэро. – Я знал людей, которые, к своему несчастью, родились немыми. Мне они казались вполне нормальными людьми.

– Разумеется, – согласился Гундерд, – так оно и есть, так и есть. Но, как я понял, ты родом с отсталой планеты, где искусственные органы не встречаются, где все умирают после естественного периода жизни, не важно, насколько они богаты.

– Верно, – коротко сказал Дольмаэро.

– Поэтому та болезнь, с которой человек не может справиться на протяжении обыкновенной жизни, хотя такие люди очень страдают от своего одиночества, и они на самом деле в чем-то отличаются от остальных, поверь мне, эта болезнь за, скажем, тысячу лет становится чем-то очень страшным и воспринимается совсем иначе, – голос Гундерда опустился до хриплого шепота. – Насколько важен язык – тот обмен мыслями, который поднял нас над животными? При его отсутствии как можем мы сохранить все те качества, которые отличают нас от животных: сострадание, сожаление… любовь? Может быть, их никогда не кончающееся молчание делает родериганцев очень сильными, очень жестокими, достаточно звериными, чтобы творить свои зверские дела. Кто знает?

Дольмаэро был потрясен.

– Что же это за деяния, что может быть хуже работорговли и каннибализма?

– Они не каннибалы. Насколько я знаю, они на самом деле живут на каких-то вегетарианских веществах, считая мясо животных слишком смертным, и от этого недостойным быть принятым в их тела. Это весьма странно. А что касается их деяний, я что-то пока не могу вспомнить их. Я настолько напуган, что мне не хочется ни думать, ни говорить об этих людях.

Но тут он улыбнулся Дольмаэро.

– Позже, может быть, когда я привыкну к страху. Мы, люди, так уж устроены, что даже в самых страшных ситуациях мы постепенно успокаиваемся.

– Мне и так пока хватит пищи для размышлений, – сказал Дольмаэро.

Вскоре после этого вернулся Мольнех. Он выглядел куда счастливее. Живот его слегка оттопыривался.

– Вон там ближайшая кормушка, – сказал он, показывая налево вдоль стены. – Эти шарики гораздо вкуснее, чем я ожидал: они и сладкие, и очень аппетитные в одно и то же время.

Гундерд улыбнулся хищной улыбкой.

– Как я понял, ты намереваешься сотрудничать с нашими хозяевами.

– Это как? – спросил Мольнех.

– Ты откармливаешь сам себя для бойни. Обрати внимание, насколько пухлы наши товарищи по заточению, по большей части, – Гундерд сделал жест, показывающий, какими были остальные пленники, сидящие вдоль стен.

Руиз оглянулся вокруг и увидел, что это была правда. Они были окружены сотнями невероятно толстых людей.

Мольнеху стало не по себе только на короткий момент.

– Я всегда обжирался совершенно бессовестно. И никогда не толстел вот даже на столечко.

– Тогда у тебя счастливый обмен веществ, – сказал Гундерд.