Машина пространства

Прист Кристофер

Ненависть писателя к марсианству как к концентрату интеллектуального антигуманизма заражает. А разве это не одно из главных предназначений искусства? Эту задачу Прист выполнил с блеском. Нельзя не обратить

внимания и на публицистический монолог философа, самого Уэллса, который введен в роман уже как литературный персонаж. Такое введение представляется оправданным. Не только потому, что философское «я» Уэллса весьма ощутимо и в «Машине времени», и в «Борьбе миров». Гораздо важнее, что в жизни Уэллс был активным борцом за человечность, социальную справедливость и подлинный прогресс. Что ж, лучший литературный памятник такому человеку — это именно образ ученого и философа, который своими руками создает оружие против марсиан и бесстрашно атакует этот символ зла.

«Мы живем на заре нового, двадцатого века, и этому веку суждено стать свидетелем неисчислимых перемен, — говорит пристовский Уэллс. — И все эти перемены будут происходить на фоне новой великой битвы — битвы между достижениями науки и совестью. Марсиане вели такую битву и потерпели поражение, нам на Земле предстоит ныне вступить в нее!..»

Совесть без разума бессильна,

разум без совести — ужасен. Конечно, обозначенная Уэллсом и Пристом проблема — лишь частное производное общего процесса иногда катастрофической ломки вековых общественных отношений в эпоху великих, грозных, очистительных бурь социальных и научно-технических революций. Но частное не тождественно мелкому. Разве усопли технократические иллюзии благодетельного, вне всяких моралей, автономного устройства общества, научно-технического прогресса? Случайно ли фашизм объявил совесть — нравственный регулятор поведения личности, ненужной мерой? А что можно сказать о физиках, которые восхваляют «гуманизм» нейтронной бомбы, о деятелях военно-промышленного комплекса, которые ради миллиардных прибылей гнут человечество к пропасти ядерного безумия? Они что, сплошь интеллектуальные тупицы? Право, можно подумать, что такие люди держат у себя в душе образ уэллсовских марсиан и втайне поклоняются ему как идеалу.

Подлинная литература обостряет духовную зоркость. Это можно сказать о произведениях Уэллса, то же отнести к роману Приста.

Дм. Биленкин.