Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести

Гребенюк Михаил Кириллович

— Спасибо, Денис Борисович.

Благодарят ли в таких случаях? Я отвернулся и, обогнав врача, заторопился к палате.

Степанида Александровна сидела у кровати Наташи, подперев руками голову. Около нее, немного позади, стояли сестра, та, что в первый день разговаривала со мной, и лечащий врач.

Я присел рядом со Степанидой Александровной.

…Наташа, Наташа!.. Как мало я тебя знаю, и как дорога ты мне! Я полюбил тебя и буду любить всегда. Ты только выздоравливай поскорее. Мы должны снова увидеть твою улыбку, снова слышать твой

голос… Наташа, ну, что же ты ничего не говоришь мне? Открой глаза, я здесь, Наташа!!.

Она узнала меня.

— Ой, как же долго тебя не было!

Я припал губами к ее руке, беспомощно лежащей на груди,

— Наташа, родная, как ты себя чувствуешь?

— Мне хорошо… Все хорошо… Я так рада… Мама, ну не плачь, зачем ты!.. Я не люблю, когда ты плачешь. — Наташа говорила тихо, с трудом двигая губами.

Степанида Александровна поспешно вытерла слезы:

— Ты ведь у меня одна, доченька.

— Я выживу, мама… Доктор, — позвала. Наташа главного врача, — скажите маме, что я буду жить. Вы это умеете. У меня не получается. Не привыкла.

— Ну полноте, полноте, Наташа, — смутился главный врач. — Вы проживете еще сто лет.

— Видите, какая я живучая, — улыбнулась Наташа. Я зачем-то сообщил:

— А ведь Алексей обманул тебя. Он не думает жениться.

— Я знаю.

— Он у тебя был сегодня.

— Нет… Ну, как у тебя дела с книгой. Пишешь? — спросила она.

— Пока не пишу, вот поправишься — будем писать вместе.

— Ты не жди, я хочу увидеть ее. Я кивнул головой:

— Хорошо.

— Мама, там у меня в столе лежит дневник, отдай его. — Она перевела взгляд на меня. — Может быть, пригодится… Ты как назвал книгу?

— «Друзья, рискующие жизнью».

— Не надо так… Это уже было, — она слабо улыбнулась. — Я не помню автора… Или нет, так назывался сборник… Ты назови по-другому… Чтобы… например… «Анютины глазки». Хорошо? Мне нравится.

— Мне тоже… Но…

— Ничего… Конечно, если нельзя… — Наташа закрыла глаза и долго лежала молча. — Я люблю эти цветы… Помню, когда была маленькой… Я ведь родилась в деревне… У нас было много цветов… На поскотине… Это такое поле… Ах, как я хочу побыть там… Ты бы поехал со мной? — вдруг спросила она, открыв глаза.

Я взял ее руку и прижал к своей щеке. У меня не было слов, которые бы я мог сейчас произнести, да и нужно ли было говорить?

Мы сидели молча.

Вдруг Наташа тихо спросила:

— Ты еще не ушел?

— Я буду с тобой все время, — наклонился я над нею.

— Не надо… Мама, идите домой.

— Ты спи, спи, — ласково сказала Степанида Александровна.

Я привалился к спинке стула.

…Мне пять или шесть лет. В маленькой низкой комнатушке — чадно и шумно. Люди идут и идут. На лавке у окна на лежит мать. Почему она не встает? Какая-то старушка прижимает меня к себе и плачет: «Да на кого же ты нас па-а-акинула!» Я вырываюсь и бегу во двор — здесь хорошо. Нет ни старух, ни щемящего глаза чада.

…По улице несут гроб. Впереди

отец и та старушка. В гробу моя мать. Я не вижу ее — сижу в соседском доме и смотрю в окно. Около меня мои двоюродные брат и сестра. Они звонко смеются. Мне страшно. Хочется плакать…

Годы… Годы… Годы…

…В доме другая мать. Злая, своенравная. Кормит свою дочь, а меня и сестренку морит голодом. Я сижу на печке, мотаю на кулак слезы. Над моей головой в два ряда висят связки лука. Я отрываю одну луковицу, бросаю в женщину,

Визг, ругань, ремень — жесткий, горячий, вьется перед глазами, как змея. Я не успеваю отбиваться — больно…

…Наташа заметалась:

— Вот и все… Ты не печалься… Ну…

Я задохнулся. Губы сжались в какой-то судороге. Степанида Александровна подбежала к врачу.

— Господи, да неужто ничего нельзя сделать?

— Не надо, мама… Не надо…

Сестра вышла из палаты, главный врач взял Наташину руку, нащупал пульс. Почему-то побледнел.

— Не волнуйтесь, мы сделаем все, что возможно.

В окно ворвался яркий луч солнца. Тучи рассеялись — небо светлело. Откуда-то издалека доносилась музыка.

…Врачи уходили и подходили. Они что-то говорили и что-то делали. Я и Степанида Александровна сидели в стороне, глядя на Наташу. На улице потухал день. На стене играли розовые зайчики — солнце лилось в палату через густую листву молодых деревьев, выстроившихся у окон,

Наташа умерла на следующий день в четыре часа утра.

В десять гроб с ее телом стоял в клубе управления милиции.

Люди шли и шли.

Полковник Розыков и старший лейтенант Воронов не отходили ох гроба. Воронов был бледен и взлохмачен. Он ни на кого не обращал внимания и стоял, сложа руки на груди, словно статуя.

Майор Исмаилов побыл в клубе несколько минут. Поговорив о чем-то с участковым Каримовым, он ушел за сцену, где находился духовой оркестр.

Степанида Александровна сидела у изголовья Наташи, Как и Воронов, она ни разу ни на кого не посмотрела и не ответила ни на один вопрос. Она не плакала. Прядь седых волос, упавшая на ее сморщенный лоб, то шевелилась, то застывала, закрывая левую бровь.

Ветер шумел листвой. Справа слышались обрывки фраз — говорили двое: мужчина и женщина. Где-то надсадно выла машина. Деревья окутывала густая тьма.

Все давно ушли. Степанида Александровна уехала с полковником Розыковым. Я стоял у могилы, привалившись к плакучей иве, неизвестно каким путем забравшейся сюда. В голове то возникали картины похорон, то появлялась живая Наташа. Она ласково улыбалась мне; я никак не мог представить себе, что ее больше нет, что бугорок земли, около которого я стоял, укрыл ее навсегда.

Из темноты вышел Алексей Воронов. Увидев меня, он скупо улыбнулся, словно хотел сказать: «Вот и все», потом достал портсигар, но не закурил — остановился напротив меня, сдвинув светлые густые брови.