«Машина» с евреями
Шрифт:
Это была первая поездка. У нас – сплошная серость, расцвет застоя, а там август месяц, девки ходят все в прозрачных блузках – я чуть башку себе не свернул, порнуха на каждом углу – и это в 18 лет!!! Тогда!!!
Понятно, что мы выиграли первое место в основной категории и заняли третье место в категории народных хоров, причем, как стало понятно из объяснения судей, данная программа была недостаточно сложна для нашего хора.
А вообще мы пели концерты Бортнянского, фрагменты Всенощной Рахманинова, Стравинского, с нами работал Геннадий Рождественский, то есть пришлось мне потрудиться с интересными людьми, и о профессионализме я узнал весьма рано.
Приехал я козырным парнем, поскольку мы выиграли кучу призовых денег. Правда, нам досталось немного. Прибыл товарищ из посольства с чемоданчиком, собрал деньги и отбыл, сказав «спасибо» от имени Советского государства. Но и суточных хватило на такие излишества, которые в Москве было позволить себе трудно.
В 18 лет я, молодой, даже почти красивый, и к тому же лауреат международного конкурса! В училище я был самым популярным студентом на тот момент, чем нещадно пользовался, чтобы облегчить свою жизнь.
К этому времени я работал на трех работах и иногда брал четвертую – где-нибудь в кабаке поиграть на подмене. А работа была такая. При каждом заводе, институте и пр. существовали вокально-инструментальные ансамбли, и, что самое удивительное, на них выделялись деньги, покупалась аппаратура и давалась ставка руководителя. Со второго курса училища я еще работал концертмейстером в цирковом училище, причем с замечательной парой степистов – Быстров и Зернов. Кстати, Быстрову посвящен фильм «Зимний вечер в Гаграх». Только в фильме он был Беглов. Это был потрясающий степист, и все, кто в последние десятилетия бил степ на нашей эстраде, – это его ученики или ученики его учеников. Поэтому я знаю очень много цирковых людей. Например, с моей первой женой учился на курсе Фима Шифрин. И плюс к этому я вел несколько ВИА, каждый из которых по 80 рублей платил, а еще 60 я получал в училище, а если прибавить деньги, зарабатываемые на замене в кабаках, то получалось до 500 рублей в месяц. Так зарабатывали, скажем, профессора. Я ездил на такси, ходил в рестораны – в общем, пожинал плоды…
В 1976 году я окончил музыкальное училище. Несмотря на мои тройки мне, единственному с курса, дали рекомендацию в консерваторию. Но мне несколько надоела академичность, и я решил добровольно отдать долг родине, то есть пойти в армию. Единственное, чем мне смогло помочь горюющее по этому пововоду руководство училища, – это тем, что меня с пододачи директрисы взяли в Ансамбль Внутренних войск МВД СССР под руководством Елисеева, который можно сейчас видеть на всех торжественных концертах государственного масштаба.
Продержался я там полгода. Первое, что я там обнаружил – это то, что командир моего отделения – этой мой корефан и собутыльник по училищу Петька Лаврищев, учившийся на год старше. И первое, что он сделал, – дал мне пачку подписанных увольнительных с печатями. Так что я часто сваливал из расположения к молодой жене. Затем меня несколько раз ловили, прощали и снова ловили.
Очередная поимка совпала с проверкой дисциплины в оркестре какими-то милицейскими генералами, поэтому в очередной раз «отскочить» мне не удалось. И отправили меня продолжать службу в Белгородскую область – город Алексеевку. В самом центре города – зона. Среди охраны ни одной русской морды – не знаю, специально, что ли, узбеков да казахов набирали. Дикая дивизия какая-то. Но мне сильно помогло то, что я отслужил уже полгода. Правда, немного армейских сложностей мне досталось – и полы помыл, и картошку почистил. Но мне повезло – у нашего начальника-капитана маленькая дочка занималась в музыкальной школе. Прознав, что меня турнули из ансамбля, и выяснив, что я закончил училище при консерватории, что для него было равнозначно самой консерватории, он освободил меня от всех работ вообще. Ну а я честно подтянул его дочку по классу фортепиано. А еще там была пара лейтенантов, оба из Москвы, которые очень любили бильярд. Выяснилось, что из всех узбеков я один умел играть, поэтому они меня часто выдергивали с дежурства. Так что год моей службы пролетел там незаметно.
А последние полгода я дослуживал в том же здании на Преображенке, где квартировал ансамбль МВД. Только он располагался на первом этаже, а ансамбль части – на третьем. Вот там я и служил. Оказывается, мои сопризывники ходатайствовали перед начальством – вернуть меня. Конечно, в основной ансамбль меня не взяли – уж слишком свежи были воспоминания о моих «художествах». Но начальство «верхнего» ансамбля решило рискнуть. Вызывают меня в Алексеевке, вручают билет и говорят, куда я должен явиться. Естественно, я отправился не в часть, а домой – нормально поесть, с женой пообщаться. То есть я на службу явился, но через день. Это, правда, замяли, и стал я служить «дедушкой» – командиром отделения, замсекретаря комсомольской организации, помощником хормейстера, руководителем ВИА. Первого поста я лишился быстро. Научил свое отделение играть в преферанс, причем на деньги, что было расценено как нарушение устава внутренней службы.
Мы много гастролировали, в основном по зонам. Всю Мордовию, всю Еврейскую автономную область, прочие «зонные» места объездили. Но и в Москве выступали, причем иногда перед весьма важными персонами. Как-то раз была у нас история, связанная с Юрием Чурбановым –
Праздники возвращения в штатскую жизнь прошли ярко, но быстро. Выпито было много, но похмелье потихонечку начинало проходить. И во весь рост вставал вопрос: чем заниматься дальше? И я стал думать, что же еще есть у меня в активе, кроме феноменальных способностей. И тут я вспомнил, что в армии начал писать песни…
Так вот, придя из армии осенью 1978 года, я стал думать, что делать с разными песенками, которые я написал, отдавая (единственный, кстати, из классического состава «Машины») воинский долг. Тем более что песенки были без слов, в том числе и первый вариант «Поворота». Писать тексты я стал лишь лет через двадцать, нанюхавшись кокаина. Со мной служил Сашка Козловский, а его отец Геннадий Козловский был профессиональным поэтом, написавшим ряд песен для Магомаева, с которым был знаком еще по Баку. Он и написал мне целый ряд текстов. Ну а показывать их кому? Не в консерватории же. И тут выяснилось, что одна наша соседка знает человека, который знаком с самой Пугачевой. Так я познакомился с Олегом Николаевым, который работал в студии ГИТИСа. Показал ему песни, они понравились, и я «на перспективу» был введен в тамошнюю тусовку. Кутиков, Ситковецкий, другие ребята из «Високосного лета», Байт, даже сам Градский – тусовались там все музыканты. А еще было там пианино, и я на нем играл, кому-то помогал записываться – в общем, внедрился в среду рок-музыкантов.
Где-то зимой 78—79 года меня пригласили на любопытное мероприятие. В Доме композиторов было запланировано прослушивание и обсуждение программы «Машины времени» «Маленький принц», о которой я уже упоминал. Формат встречи был такой: сначала шло шоу, затем на сцену вытаскивался стол, за него садились композиторы и начиналось обсуждение. Председательствовал Юрий Саульский, известный своим неравнодушным отношением к «Машине», тем более что его сын Игорь до отъезда в Америку играл там на клавишных. И вот Саульский вопрошает: «Кто хочет высказаться?» Тут встаю я, представляюсь и говорю то, что думаю. А думал я следующее: «В этой программе все притянуто друг к другу за уши. Проза Сент-Экзюпери, стихи и песни „Машины времени" объединены вместе только для того, чтобы получить возможность пройти художественный совет. Ни о каком „синтезе искусств" речи быть не может».
Правда, потом Саульский смягчил мое выступление, и общий мотив встречи был типа: «Надо дать ребятам шанс». Когда я зашел в гримерку, кто-то процедил сквозь зубы: «Да, не ожидали…» Я думал, что меня даже побьют, но обошлось. Женька Маргулис уже много позже признался мне: «Так хотелось тебе тогда морду набить!» Но самое смешное произошло на следующий день. На следующий день мне позвонили: Ситковецкий – с приглашением на работу в «Високосное лето», Макаревич – с приглашением в «Машину времени» и еще кто-то. Согласился я на «Високосное лето», потому что мне очень нравилось то, что они делали, музыкальные мысли у них были очень интересные, то есть было что поиграть. Взят я был вторым клавишником в пару к Крису. Правда, репетировали мы вместе недолго. Я лег на операцию по поводу зрения, примерно на полтора месяца. Вышел я в конце марта – начале апреля. И тогда Кутиков сказал мне, что от Макаревича уходит коллектив, и было бы неплохо поиграть нам всем вместе, то есть Ефремову, Кутикову, Макаревичу и мне. Продолжалось это, наверное, около месяца. Ни Валерка, ни я к Макару не рвались. Я, во всяком случае, точно. Говорил, что мне это неинтересно, что это примитивно, по сравнению с «Високосным летом», по крайней мере. Единственным человеком, который посоветовал мне туда идти, был Олег Николаев. «Примитив-не примитив, но в этом коллективе ты прославишься», – сказал он. Ну, так оно, собственно, и получилось. Так что всякие выдумки относительно того, что Макаревич ничего не знал о моем существовании, что я с одного звонка сорвался в «Машину», мягко говоря, не соответствовало истине.