Машина снов
Шрифт:
Ох, Пэй Пэй, пропажа моей душе бессмертной! Даром что язычница, умна, чертовка. Бывало, можно ночь целую слушать, как она про героев катайских рассказывает. Тот тигра убил кулаком одним, ещё сильнее Хубилая был герой. А тот – в обезьяньем облике всех обманывал, да так искусно. Смотришь, а в просвете между бумагой на окошке уже сереет, солнышко зовёт вставать с постели. Да только как с неё встанешь, когда Пэй Пэй тут, тонкая, как кисточка, которой катайцы пишут. Учит писать на вэньяне, гиероглифы катайские, совсем не то, что латиницей. Так ведь как учит. Вот, говорит, картинка, означает «преданность», и рисует на груди у Марка. А теперь, господин, на мне рисуй. А вот, говорит, «благоденствие». Но не скажу, где рисует, неудобно это. А то ещё, когда в постель ложится, всегда моется подолгу и Марка заставляет. Марко сначала всё быстро выпрыгнуть из бочки хотел да поскорей в постель. Смеется, говорит, нет, нельзя быстро так. Наслаждение, говорит, торопливости
После завтрака Марко всегда чувствовал себя отяжелевшим, ну невозможно столько жрать с утра, эти степняки хотят убить его обжорством. Марко предпочёл бы позавтракать с Матвеем и отцом, вот это нормальная, хоть и местная трапеза. Да Хубилай его всё держит при себе, а отец живёт в дальнем пределе вместе с Матвеем. Ладно, если хоть раз в день его издалека увидишь. Сыра вот здесь, в Катае, днём с огнём не найдёшь, да и молоко катайцы не пьют, за отраву считают. Змей зато едят, и не противно. Татары тоже сыру не едят, пьют кумыс только. Сказал как-то Хубилаю, что хорошо бы сыру козьего наделать, так император хохотал так, что стены тряслись. В Степи-то ел, поди, сыр-то. Теперь хочет за катайца сойти, выучиться мудрёным этикетам, Кун-цзы читает, Конфуция то бишь, наложниц себе завёл из семей знатных, одевается по-местному. А всё одно учёного из него не сделать – первый раз человека убил, когда ему пять лет было, а потом и подавно. Всю Поднебесную с мечом прошёл. Великий воин. Даром что выглядит как зверь, ростом выше медведя, если бы тот на задних ногах стоял, да и силищей такой же будет. Как у Гомера: «Видом и ростом чудовищным в страх приводя, он несходен Был с человеком, вкушающим хлеб, и казался лесистой Дикой вершиной горы, над другими воздвигшейся грозно».Зверь на вид, а умом живой, ясный. Другой просто, не наш. На портретах-то его катайцы красивее рисуют. С другой стороны, чего там рисовать? Одни шрамы и будет видно, а никаких таких черт лица не видать. Всё порублено. Кровь пьёт бычью, конскую тоже, говорит, вся сила боевая в этой крови есть. Хоахчин рассказывала, когда он в поход идёт, так еды с собой берёт немного совсем, а голодный будет – ткнёт коню в жилочку на шее, попьёт немного, силы восстановит и ранку залепит смолой. Может так неделю ехать. Но вот во дворце жрёт, как будто вообще никогда не ел. И Марка заставляет.
Конечно, ясен секрет, почему это Хубилай его так любит, Марка-то. Поначалу опасался, конечно. В Катае мальчики в наложниках – обычное дело. Богопротивно, тьфу, а вот для идолопоклонников ничего, у них свои законы. А потом понятно стало – сын Хубилаев, Темур, тот, что старший, падучей страдает, говорят о нём дурное. Хубилай всё на войне, всё в походах, некогда было в покоях валяться. И что? Империя такова, что объехать нельзя, а Хубилаю и передать её некому.
Возразил раз Марко хану, говорит, у вас, Кубла-хан, десять тысяч наложниц, как это сына нет? Такого, чтобы Империю удержать в руках, – нету, сказал Хубилай, да как зыркнет из-под шапки ханской. Двадцать два придурка родилось от моего семени, говорит, а надежды – никакой. Тот, что Чиншином звался, в память Тэмуджина Чингиса, вот тот – мог. Он бы великим ханом был бы, да умер рано.
А так-то, если посмотреть, Марко – достойный сын посланника венецианского, хоть и годов небольших. По латыни и на греческом разумеет и вообще ко всем языкам человеческим способен. Бывало, месяц послушает язык чужой – и уж говорит на нём, как на своём. Ещё через месяц и писать может. За то его отец с Матвеем и взяли с собой в посольство к Хубилаю. И собой пригож Марко, и морское дело знает добро, и курс проложит, и ветер какой надо поймает. Учён арифметике, богословию и в сабельном бою способен. С сицилийскими пиратами воевал, плечом к плечу с отцом, с малых лет. В Венеции на Марка многие добрые семьи виды имели. Жених выгодный, рода известного. Отец с Матвеем у самого легата, ныне понтифика, Григория Пьяченцского на службе состоят.
Венеция... Снова во сне видел. Зыбкий туман над каналами. Плеск воды под балконом. Хорошо у Хубилая, а домой хочется часто. Ганбалу тоже город большой и красивый, да только Венеция милая манит. Не пустит Хубилай. Говорит, что впереди у Марка судьба большая. Империя огромная разлеглась, распласталась на половину Суши. Языков, народов, законов намешано, как узоров у Пэй Пэй на покрывале.
В библиотеке почти всегда прохладно, от жары хорошо прятаться. Хубилай распорядился, говорит, с каждой завоёванной земли мне книги лучшие везите. Надо знать, как народ там промышляет, в каких богов верит, какому закону подчиняется. Всё про то в книгах есть. И другие книги других стран тоже со всей земли везут ему посланцы. У сарацин, к примеру, книги такие есть жизненаучитель- ные, как править многим людом, как недруга поостеречься, как интригой ловкой престола лишить кого, а как – самому удержаться на царстве. Сарацинские учёные такие книги пишут только те, кто давно на царской службе находится. Такой человек вазирназывается. Трудно у сарацин до таких-то лет дожить – племён у них много, да и злые они. При царях сарацинских чуть что – сразу казнят, да половину по навету. Да и среди татар Хубилаевых сарацин немало. Слово Божие им неведомо, антихристам, отец говорит. А Марко слышал, что в математике они хороши да в астрономии, и астрологи знатные. Книги у них хороши, много мудрости в них. Труден арабский язык только, не столько язык, как письмо. Как начнёшь козявки разбирать, поначалу всё одно как будто муха по чернильнице проползла, а потом след оставила. К катайским гиероглифам уже привык – они сейчас важнее. Особенно ему такая картинка нравится: словно бы кораблик маленький, только не наш, а джонка катайская. У ней паруса, как птичьи крылья, узенькие, как перья, и много их. Такой кораблик доназывается, а то ещё дао.Это «путь» на катайском. Хубилай ждёт, что Марко ему верным слугой будет, в путь отправится.
– А правда псоглавцы на земном краю живут? – спрашивал Марко слепого библиотекаря.
– Про земной край неверно, а что головы у них пёсьи, то правда, – отвечал библиотекарь сиплым голосом. Древний он, как Хоахчин, слепой, глаза белые, и голова – как курье яйцо в пуху. Идёт медленно, на трость опирается, а волосики так шевелятся, точно нити шёлковые, лёгкие. Только даром что старый, ум ясный, как у Хубилая.
– А где живут?
– На Агнамане-острове, как от Явы плыть.
– А я их увижу?
– Царей они не знают, а чужеземца встретят, так съедят. Незачем их искать.
– Так, может, их и нет вовсе?
Смеётся библиотекарь. Он на всех языках толмач, все наречия знает. Сегодня на латинском говорили, а завтра на корейском его спроси – он и так ответит. Как его имя, Марко не запомнил, а переспрашивать не стал – неудобно.
– Ах, Марко, неужели ты по молодости не понял ещё? Коль что-то выдумано, так где-то в свете оно обязательно есть.
– И чудеса?
– И чудеса. Вот неужели не покажется чудесным, как гнилые язвы плесенью особой лечат? А как стену Александр Великий от татар воздвигнул от одного края Суши до другого? А как индийцы могут алмаз разрезать, словно катышек масла? А как сарацинскую саблю вкруг бёдер обернуть можно, а она не сломится? Чудеса?
– Ага.
– Всё, что люди считают реальностью, – это и есть реальность. Всё, что ты считаешь существующим, существует. Ты говоришь, что Бог есть, и тогда для тебя Он есть.
– Не говори так, прошу. Ересь это, бесовство языческое, – быстро сказал Марко и отвернулся к пергаменту.
– Отворачиваясь от неприятного, не достигнешь цели. Стремясь только к приятному, не избегнешь боли, Марко, – засмеялся библиотекарь, уходя в полумрак хранилища. – Жизнь всё равно больше, чем думает молодой венецианский купец. Мир разнообразен. Хочешь – смотри, а не хочешь – можешь оцепенеть и окуклиться в своём страхе. Только вот бабочки из такой куколки не получится. И крыльев у тебя уже не будет.
Бедный Марко, думал про себя молодой венецианец, когда вечера удлинились и задул осенний ветер. Двор переехал в летнюю столицу, недавно отстроенную. В Канбалу зимой холода такие, что деревья трещат. Солнца стало меньше, погода испортилась, порывистый дождь сменился мокрым, хлещущим по глазам серым снегом. Италийские кипарисы, призрачные дворцы Венеции снова и снова входили в его сны. Купола соборов, острый сырный дух и терпкое красное, как кровь, деревенское вино, женщины, пляшущие с голыми ногами в карнавальную ночь, крестьянские бои на палках на площади, туманный утренний рынок и запах рыбы. Всё такое родное и далёкое, как будто было в прошлой жизни. Тьфу, снова ереси наслушался. Вот опять – «жизнь прошлая». Отец насмехается, спрашивает, может, сарацином станешь или в татары пойдёшь? Шутит, конечно.