Машина влияния
Шрифт:
Человек меняется не столько биологически, сколько технически. Фрейд напоминает о принципиальном моменте: все это технологическое, или, если угодно, культурное, совершенствование – необходимость для существа, которое появляется на свет биологически беспомощным. При таком положении дел речь идет о психотехнологическом восполнении биологической недостаточности.
Об органической или биологической беспомощности новорожденного Фрейд пишет задолго до «Неудобств культуры», в 1895 году, в «Наброске психологии» – трактате, отправленном Флиссу и вскоре после этого предназначенном если не к уничтожению, то к забвению [36] . Эта беспомощность (Hilflosigkeit) оборачивается всемогуществом Другого, Ближнего, Матери. И в какой-то момент, на какое-то время в диалектике отношений с Другим этот бывший беспомощный позволяет
36
Напомним, что трактат не исчез, по меньшей мере, по двум причинам. Во-первых, из-за нежелания Флисса что-либо возвращать Фрейду. Во-вторых, уже значительно позже, благодаря стараниям Мари Бонапарт сохранить наследие Фрейда.
У человека нет ничего. Он рождается dejectus, он лежит беспомощный, неспособный передвигаться, в то время как птенцы уже умеют добывать себе пищу, а насекомые, едва появившись на свет, знают, куда нужно двигаться, чтобы подняться в воздух. Человек ничего не знает. Его, можно сказать, обделила природа. Он вынужден всему учиться с нуля, долгие года он живет на попечении родителей, пока не начнет самостоятельно зарабатывать на жизнь и преодолевать под стерегающие его опасности. Но взамен ему дан разум, человек – единственное живое существо, которое может стоять в полный рост и смотреть на небо [37] .
37
Симондон Ж. Два урока о животном и человеке. М.: Грюндриссе, 2016. С. 83.
Появляясь на земле как «слабое животное», как «беспомощный младенец» (и в антропологическом, и в онтогенетическом отношении), с помощью науки и техники человек осуществляет на земле то, что «не только звучит как сказка, а и есть прямое осуществление всех – нет, большинства – сказочных желаний» [38] . При этом, по логике Фрейда, люди делегировали всемогущество и всезнание богам, которым сами же и уподобились. При этом, конечно, не стоит забывать, что в психоанализе (да и не только) к богам относятся и мать с отцом – те, кого Лакан вслед за Фрейдом будет называть Другими (причем функционально совершенно разными). Так человек
38
Фрейд З. Неудобства культуры. С. 312.
сам стал чуть ли не богом. Правда, только в той мере, в какой соответственно обычному человеческому мнению идеалы вообще достижимы. Он им стал не полностью, в каких-то случаях и совсем не стал, в других только наполовину. Человек – это, так сказать, разновидность бога на протезах, весьма величественная, когда использует все свои вспомогательные органы (Hilfsorgane), хотя они с ним не срослись и порой доставляют еще много хлопот [39] .
39
Там же.
Итак, ключевой момент: Фрейд называет технические приспособления протезами и подчеркивает выбор понятия словами о том, что это «вспомогательные органы», которые причиняют страдания, поскольку они – очки, самолеты, письменность, телефоны – с человеком «не срослись» (nicht verwachsen) [40] . Иначе говоря, граница природного и культурного – незаживающая (nicht verwachsen) рана, неизбывная травма. Вспомогательные органы (Hilfsorgane) не восполняют органическую беспомощность (organische Hilflosigkeit) безболезненно. Протезирование культурой не проходит без боли.
40
Возможно, здесь и стоило бы вести параллельный рассказ о страданиях Фрейда в течение последних шестнадцати лет его жизни, вызванных раковыми опухолями в ротовой полости и мучениями – мягко говоря, неудобствами, – которые
Здесь можно совершить резкий поворот и высказать мысль Фрейда о вспомогательных органах в духе Лакана. Речь идет о конститутивном исчезновении субъекта в символическом измерении, об отчуждении в символическом, о разграничении символического и реального. Иначе говоря, при максимальном расширении вспомогательным органом, протезом становится символическая матрица, которая всегда уже готова обнаружить шов, разъединяющий ее с ее же отходом, с реальным. Впрочем, реальность символической матрицы создает иллюзию отсутствия шва, крепления с реальным протеза. Иллюзия отнюдь не подразумевает отсутствие болевых эффектов. Иллюзия эта как раз указывает на диалектику воображаемого восполнения швов реального/символического.
Такой поворот в сторону Лакана позволяет дифференцировать мысль Фрейда о культуре и объединить две формулы. Согласно одной из них, в основании культуры – орудие труда (не стоит, кстати, забывать и о размышлениях Энгельса), орудие убийства. И здесь мы приходим к психоаналитическому мифу об убийстве праотца и учреждении Закона мертвого отца. Согласно второй формуле, в основании культуры лежит слово. Говорят, Фрейд как-то заметил, что основоположником культуры был тот, кто вместо копья бросил в противника слово. Каждый может себе представить, что это было за слово. И слово, кстати, тоже ранит. Слово и копье – два разных технических средства, но оба принадлежат порядку . По этой причине мы и говорим о психотехнопротезировании, о психотехносубъекте, хотя в известном смысле это плеоназм, и достаточно назвать говорящего субъекта просто в одно слово parl^etre.
Совершив обходной маневр в сторону Лакана, мы вновь возвращаемся к Фрейду, на сей раз, чтобы через теорию символического, а точнее, через топологию протяженности субъекта, напомнить об идее психической реальности. Вероятно, эту – деконструирующую оппозицию индивидуального/коллективного – реальность и можно считать настолько же собственно человеческой, насколько и протезирующей биологическую беспомощность человеческого существа, его нехватку органического. Психическая реальность настолько же психическая, насколько и техническая. Итак, память, сознание, восприятие непосредственно связаны с , если не сказать прямо: они и есть , или, еще точнее, parl^etre есть .
Возвращаясь к Лакану, к разграничению символического и реального, нужно немедленно вспомнить о воображаемом и сделать на нем особый акцент. Теория протезов предполагает, что воображаемое, как и символическое, если их вообще можно разграничить (но при этом категорически нельзя сказать, что разграничить их нельзя), возникает как протез, заставляющий ликовать от встречи с собой (как с другим) и страдать в силу отчуждения (от себя в другом). Именно другой наделяет мое я образом распознаваемого, целостного, моторного существования. И именно в этом же другом-как-протезе покоится образ моей смерти (которая, разумеется, предстает как его возможная смерть).
Напомним, регистр воображаемого появляется в прямой связи с образом другого. По этому образу и по его подобию формируется представление о себе. Благодаря другому на свет появляется мое собственное я (moi). Поскольку сборка представления о себе предшествует моторному овладению собственным телом, Лакан называет функцию другого ортопедической. Другой буквально взращивает, воспитывает правильную форму, осуществляет функцию формообразования человеческого я. Или, в терминах Фрейда, другой – протез моего я [41] .
41
Интересно, что, когда речь идет о восполнении того, что называется дефектом начала, органической беспомощностью или, как мы предпочитаем говорить, нехваткой органического, и Фрейд, и Лакан прибегают к медицинской метафорике, что понятно, ведь речь идет о том, что предшествует явлению субъекта, о том, что его предзадает. И протезы, и ортопедия – понятия, в первую очередь, медицинские.