Машка как символ веры
Шрифт:
– Здравствуйте, это я, Елена Николаевна.
Хорошо, что я не спросил, кто это. Потому что оказалось, что это классная Веры.
– Я знаю о вашем горе и переживаю не меньше вашего. Надеюсь, что с девочкой все будет хорошо. Но дочерей-то у вас пока две.
Пауза.
– Извините. Видите, как я переживаю.
Голос был, как мел. Его звуки крошились на зубах. «Господи, ну что ей надо?» – подумал я. Из-за всей этой страшной круговерти Верина учеба вылетела у меня из головы. Я, конечно, помнил, что она училась в восьмом, нет, в девятом классе. Раньше оценками я интересовался в конце четверти, когда Ирина приносила на подпись ее дневник со словами: «Скажи ей потом,
А сейчас… я даже никак не соображу, что надо делать сейчас. На том конце провода молчали. Видимо, набрав в легкие воздуха, она сказала:
– Вера не закончит четверть; точнее, закончит с двойками. Вам это как?
– Плохо, – ответил я.
Внутри на риторическое «плохо» ничто не отозвалось. Вера живая, здоровая. Мне иногда казалось, что пусть бы это случилось с ней. Машка такая маленькая, как же это ей вытерпеть. Пусть, конечно, лучше со мной. Но если ты, Господи, выбирал из моих детей, то только не Машу, только не Машу.
Я злился на Веру за то, что она здорова, что смеется по телефону, берет в прокате кассеты, просит денег на какие-то журналы. Это невозможно было сказать вслух. Но почти каждую ночь я думал так. Днем я понимал, что она мотается в больницу, пытается убираться в квартире и даже стала иногда стирать и готовить. Между прочим, она помогает теще.
Теща – это отдельная история. Мы с Ирой поженились по любви. Теща появилась впервые в нашей жизни спустя год, когда родилась Вера. Чаще всего она читала на кухне газеты, хотя официальным поводом для оккупации нашей квартиры была помощь молодой матери. Говорила она короткими командами: «Помешай кашу. Купи овощей». И если команда не выполнялась немедленно, то в ход шла тяжелая артиллерия: и лучшие годы, и «как я тебя воспитала», и «видел бы твой отец, как обращаются с твоей матерью».
Это продолжалось довольно долго. Через полгода пропало и молоко, и желание идти домой.
– Уезжайте, – сказал я.
– Как?
– Как хотите, куда хотите, но только быстрей.
Была больница, псевдосердечный приступ, море слез, слова жены о зарубках на сердце на всю жизнь, но она уехала.
Мама
Но она уехала. Тогда, давно, моя собственная мать была мною выгнана из моего дома. И это в семье, которую считали если не образцовой, то хорошей. И были долгие годы редких разговоров по телефону, взаимных обид.
Потом родилась Машка, похожая на мать, как клон. И даже когда она плакала, это была мать. Сначала писк, а у мамы – звук «нуууу», потом вздох – у обеих одинаковый. А потом крик – со словами или без слов, неважно. Даже волосы, волосы росли у нее, как у бабушки. Вверх и в разные стороны. С детства помню – вид моей матери после ванны, в нашей тогда еще коммунальной квартире, был настолько ужасен, что дети писались, а собаки завывали, кошки бежали под столы.
Так вот, у Машки волосы росли так же.
Отец
У Машки волосы росли так же, как у тещи. И нос, и глаза были такие же. Но главное, это характер. Любая фраза начиналась со слова «НЕТ». Потом уже она думала. Самое первое слово она сказала: «НЕТ»; «мама» и «папа» были позже. А когда ей исполнилось шесть месяцев, жена послала ее фотку своей матери.
Теща
А
Потом она сама, я не вмешивалась, прислала фотокарточку Марии. Это был вылитый покойный брат Николай.
Отец
«Покойный брат Николай». Теща привезла с собой фотографии брата Николая, умершего, слава богу, лет в семьдесят. Детских карточек, конечно, не было. Но в теще жила твердая уверенность, что брат вернулся путем реинкарнации в Машку. В то время наш «брат Николай», живой и здоровый, лежал в кровати цвета темный орех и сосал соску с цветком. Скрытые под кружевным чепчиком проволочные волосы не отвлекали взгляд. «Брат Николай» смотрел на всех ярко-голубыми глазами и пытался ногой почесать нос.
– Живой! – сказала теща. – Как там наша мать?
Мама
«Как там наша мать» было слишком. И молока было мало, и Маруся плакала с каким-то драматическим надрывом, и еще сумасшедшая в доме. Я вздохнула.
– Шучу, – среагировала мать.
С тех пор мы стали общаться. Машка, или, как ее называла бабушка, Мария, была связующим звеном нашей семьи. Моя мама приезжала каждые выходные с одинаковым набором подарков – два яблока, два апельсина или, что чаще, четыре яблока, рулон туалетной бумаги – как память о дефиците ее молодости – и мед.
Отец
…и мед, который в доме никто не ел. Так в семье воцарились мир и кучи ополовиненных майонезных банок с медом.
Снова отец
– Елена Николаевна, мне жаль, что у вас проблемы с Верой. И вы не звоните сюда больше.
Повесил трубку. Весь вечер я ждал Веру, в первый раз хотел сказать, что думаю о ее учебе. Но она приехала поздно вечером. Положила на стол деньги. Две бумажки по пятьсот и одну в тысячу рублей.
– Это нам.
– Где взяла? – спросил я.
– Украла, – спокойно ответила пятнадцатилетняя дочь.
– Вера!
И тут меня понесло.
Вера
И тут его понесло. Вот гад. А еще отец. Я устроилась подрабатывать. Не так просто найти работу, чтобы не получить приключений на одно место. Снова помогла Светка. Мы с ней стали раздавать листовки с рекламками. Правда, ездить надо было очень далеко. Я очень хотела купить Машке Барби с крыльями и еще в больницу видеодвойку, чтобы смотреть кассеты. Но видеодвойку купили спонсоры. Барби Машка расхотела. Новых идей пока у нее не было. Денег, как обещала бабушка, за лечение не брали, лекарства мы не покупали. И потихоньку у меня накопилась приличная сумма. Не надо их, конечно, было показывать отцу. Гордость так расперла грудь, что не смогла удержаться. Ура! Ура!