mASIAfucker
Шрифт:
Единственными моими джинсами в ту весну были индийские «Miltons» чудовищного темно-синего цвета. Брюки были с большим трудом куплены для меня родителями. Надевать мне их разрешали лишь в торжественных случаях.
Первое, что я сделал, закончив школу, это навязал на «Miltons» несколько узлов и сварил брюки в целом ведре хлорки. Теперь цвет меня более или менее устраивал. Вторым шагом было то, что я проколол себе ухо.
Заранее купить сережку я не догадался. Ухо мне прокалывал приятель. Для дезинфекции он облизнул булавку и, зажмурившись, ткнул в мочку, пропоров ее до самой шеи.
Яехал домой в переполненном вагоне метро. Подходить ко мне ближе, чем на метр пассажиры не решались. Если бы на моем лице виднелись признаки проказы, думаю, ко мне отнеслись бы более снисходительно.
Через несколько дней страна праздновала День воздушно-десантных войск. Не подумав о последствиях, я вышел к Гостиному Двору купить сигарет. Первый пьяный десантник разбил мне нос уже через два квартала от дома. Второй — еще через квартал. Третьего я решил не дожидаться и без сигарет вернулся домой.
В общей сложности синяку не удавалось сойти с моего лица месяца три. Стоило ему немного побледнеть, как находился еще один желающий объяснить, что настоящие мужчины булавками уши не прокалывают.
Синяк и разбитый нос — это было еще ничего. Немного позже я познакомился с парнем, который рассказывал, что сейчас он и сам… в смысле, теперь-то он врубается… а раньше они с ребятами этих… которые Родину позорят… просто так не отпускали… и один раз, взяв за руки — за ноги, бросили пидораса с платформы под поезд где-то во Всеволожске… потому что пацаны так себя не ведут и бранзулетки бабьи в ухах не носят.
Найт-лайфа в нынешнем виде тогда, разумеется, еще не существовало. После полуночи пойти было некуда. Круглосуточные гастрономы уже были ликвидированы, клубы еще не появились. Досматривай телевизор и вешайся.
Правда, существовали диско-бары… дальние предки найт-клабов… тупиковая ветвь эволюции… неандертальцы клубного движения.
В Петербурге их было около двух дюжин. Один, «Ровесник», он же «Белая Лошадь», — на Правом берегу Невы. Еще один, маленький, недорогой, под названием «Сонеты», — рядом с Домом кино. Но самые лучшие диско-бары города располагались вокруг станции метро «Ломоносовская».
Модная молодежь подтягивалась к метро часов в шесть. Девушки были одеты в бледно-зеленые (вариант — бледно-розовые) раздувающиеся на попах бриджики. Молодые люди носили сразу по две клетчатые фланелевые рубашки, надевая их одну поверх другой. Выглядели и те, и другие по-дурацки, но такая уж тем летом была мода.
От «Ломоносовской» можно было пешком дойти сразу до нескольких дансингов. Большинство модников посещало заведение, называвшееся «Вена».
Когда-то «Вена» была пивбаром на втором этаже стеклянного торгового центра. Потом превратилась в диско. Правда, с прежних времен здесь сохранилась липкая барная стойка и «Бастурма по-венски» в меню.
Вход на мероприятие стоил рубль. Это было недорого. По пути от метро до заведения нужно было всего пять раз попросить у прохожих двадцать копеек. Аборигены давно смирились с повадками приезжающих в их район модников. Стоило подойти
Дискотека начиналась в семь вечера, а заканчивалась к десяти. Исключение делалось только для одной ночи в году: для пасхальной ночи. Советская власть считала, что танцы все-таки лучше, чем Крестный ход. Накануне Пасхи в диско-бар приходили мужчины в райкомовских костюмах и с каменными подбородками. Они беседовали с директором, и по результатам беседы танцы затягивались до полуночи.
Зал в дансинге был длинный, как туннель. На противоположной от входа стене зажигались и гасли буквы «Невские Звезды». Туалеты были облицованы светлым кафелем. Засохшие сгустки крови смотрелись на нем особенно ярко.
Сама вечеринка начиналась с того, что в абсолютной темноте звучал вальс «На прекрасном голубом Дунае» и из-под сцены выползали клубы горячего пара… а потом сквозь пар пробивался ярко-красный свет и Шуберт превращался в «Duran-Duran»… а когда глаза привыкали к свету, вы видели, что перед пультом диск-жокея танцуют, встав в несколько параллельных рядов, девушки… очень красивые… и танцуют они тоже красиво… но не дай вам Бог было вообразить, будто красивыми танцами девушки собираются очаровать лично вас… в этом случае светлый кафель туалета становился еще пестрее.
Бородатый диск-жокей не просто менял магнитофонные бобины — он делал шоу. Его коньком было рассказывать особые диско-сказки. Выглядело это приблизительно так:
— Жила-была Красная Шапочка. Не то чтобы она очень любила красный цвет, но голубой она любила еще меньше. В общем-то, Шапочка была довольно деревенской девицей. (Дальше звучал хит популярной команды «Village Peoples».) Как-то Шапочка пошла в лес. Выйдя на полянку, она увидела там нескольких симпатичных пареньков и сказала: «О! Мальчики!» (Дальше звучала песня певицы Сабрины «Boys, boys, boys!».) А потом Шапочка наткнулась на двух негодяев: барона Дэ Ретгерата и герцога Дэ Била…
Ну и так далее.
Когда танцы заканчивались, можно было пойти домой, но вместо этого я ехал на Адмиралтейскую набережную. Там, напротив зеленой Кунсткамеры, гуляли толпы людей, байкеры пытались перепрыгнуть через разводящиеся мосты, все смотрели на белые ночи и украдкой пили портвейн, а по гранитным парапетам, испуганно улыбаясь, шагали девушки… девушки из провинции… хотя и не обязательно из провинции.
С мая по июль это было очень модное место. Там, на набережной, у меня было много знакомых. Ближе, чем с остальными, я сошелся с двумя.
Один уверял, что находится во всесоюзном розыске за убийство, причем его главной приметой, известной милиции, являются пронзительно-голубые глаза. Чтобы не быть арестованным, он каждое утро капал в глаза по капельке йода: от этого голубая радужка должна была превратиться в карюю.
Второй приятель в розыске не находился, но милицию тоже не любил. Заметив постового, он пристраивался к нему сзади, отвратительно харкал тому на униформу, а милиционер потом ходил и не понимал, почему прохожие над ним смеются.