Маска чародея
Шрифт:
Я падал в свет…
И в безвременье вечности, за единый миг я прошел по всем странам, прожил во все эпохи, прикоснулся к каждому миру под каждым небом, и говорил с самими богами на языке, который нельзя сформулировать человеческими словами и записать человеческими буквами. Сюрат-Кемад был внутри меня, подобно многим другим моим «я», как и Бель-Кемад с его птицами и ужасная, всеми покинутая фурия Малевендра, Богиня Мести.
Но все же оставалось еще что-то, чего я не мог постичь. Я походил на птицу, бьющуюся об оконное стекло в тщетных попытках достичь света…
Я прорвался сквозь правый глаз демонического лица,
Сивилла стояла надо мной, ее лицо слабо светилось, как луна за облаками. Она пристально смотрела на меня минуту-другую, но так и не заговорила.
У самого моего уха раздался плеск шагов. Я сел. Сивилла исчезла. Отец склонился надо мной, взял меня под мышки и поднял на ноги. Я промок насквозь, с меня капало, но вода казалась такой приятной, такой теплой.
На этот раз мы не пошли по поверхности воды, а, поднимая тучи брызг, побрели по мелководью вдоль темного пляжа, а звезды появлялись в небе одна за другой.
– Все было так, как я и надеялся. Нет, лучше. Ты будешь великим чародеем, Секенр. Ты провел меня дальше, чем когда-либо удавалось заходить мне самому. – Он обнял меня, крепко прижал к себе. Я напрягся, но вырываться не стал. Я почувствовал, что его тело приобрело совершенно невероятную форму – суставы оказались совсем не там, где у людей, сочленено оно было неправильно, а на руках выросли когти, огромные и страшные. Его походка тоже стала другой – вразвалку, как у эватима. На какой-то миг я даже перестал верить, что он мой отец. Я даже опустил взгляд, проверяя, нет ли у него хвоста.
– Отец, тебе не удалось то, что ты пытался сделать. Почему же ты считаешь, что я добьюсь успеха?
– Потому что ничто не будет отвлекать тебя, как отвлекало меня. Тебе не надо будет никого любить.
– Мне кажется, ты лжешь. Я тебе не верю.
Он еще крепче прижал меня к себе, а потом отпустил. Я шел рядом с ним, бок о бок, по колено в теплой воде. И все же я дрожал.
– Вообще-то вначале я намеревался сделать твою сестру вместилищем своего духа. Как только бы она повзрослела, я бы нашел способ заставить ее убить меня, возможно, дать мне яд. Я предназначал ее лишь для этой цели и ни для какой другой. Значит, для меня она была лишь вещью. Я не любил ее. Но ты, ты был моим сыном. Ты, Секенр, был тем, кто перевернул доску уже после того, как я выиграл партию.
– Я не знал.
Он похлопал меня по спине. Его когти порвали мне жакет.
– Не важно. Многие вещи все равно происходят независимо от нас, сами по себе.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду, отец. – Но из разорванных обрывков воспоминаний, которые не были моими собственными, я все прекрасно понял.
– Скоро родится новый бог, он будет создан в огне Акимшэ, как и все остальные боги, но сформирует, взрастит его чародейство черная магия, а не молитвы, даже не молитвы других богов. Он не
Он повел меня на песчаный пляж. Я встал на колени и исполнил обряд Тазен-Дха (описать его полностью просто невозможно), рисуя руками многоугольник, создавая в своем сознании дом – уменьшенную копию отцовского дома, где каждая комната, каждый стул, каждый стол, бочонок или бревно, подпиравшее угол, были для меня связаны с отдельным воспоминанием. Следовательно, войти в одну из этих комнат, сесть на стул или поднять бревно – означало высвободить мощнейшие силы, каких и представить себе не может обычный человеческий разум. В этом состоит одна из самых сокровенных тайн чародея. Она заключается в том, насколько велика у него душа.
Я не могу сказать большего, лишь сообщу, что мой дом Тазен-Дха был постоянно наполнен бормочущими что-то невнятное голосами, врывающимися в комнаты духами, плавающими в дыму лицами. В моем доме Тазен-Дха книги, стулья, чашки и другие хорошо знакомые мне предметы плавали в воздухе сами по себе. Некоторые из них говорили. Дверь в моей спальне неожиданно выгнулась наружу, как пузырь. В ней появились пара тянущихся ко мне рук и лицо, его мягкая плоть разорвалась, явив кроваво-красные глаза.
– Помоги мне, – заявило существо. – Пожалуйста. Я заблудилась.
– Нет, – ответил я. – Ничем не могу тебе помочь. У тебя не осталось надежды.
Я потянулся к дверному засову, но дверь изогнулась вовнутрь прежде, чем я успел до него дотронуться.
Спальню заливал яркий свет. Я прищурился, чтобы разглядеть тщедушную фигурку, сгорбившуюся за моим письменным столом и рисующую каракули на длинном свитке. Я вспомнил, что это значит – писать. Я знал, какие слова должно было вывести перо на бумаге, какие и в самом деле были написаны когда-то, в другое время, в каком-то другом прошлом, когда то, что начиналось сейчас, уже было завершено, и я сам держал перо.
Я чувствовал, как в моем сознании появляются слова, начертанные священным шрифтом на языке богов, но они ничего мне не говорили. Текст был подобен человеку с девственно чистым сознанием, пустому сосуду, который еще предстояло наполнить.
И тут все, жившие внутри меня, пробудились, решительно сбрасывая остатки сонного оцепенения: Ваштэм и Таннивар, Бальредон и Орканр, Лекканут-На, Тально, Варэ, сын Йоту и многие другие, о существовании которых я и не подозревал: чародеи внутри чародеев внутри других чародеев, и так до бесконечности, как в доме с зеркальными стенами.
Они разрывали меня на части, сражаясь за право контролировать мое тело.
Ваштэм, овладев телом, заговорил:
– Я наконец достиг…
Телом завладел Орканр:
– Я скоро добьюсь…
И Лекканут-На:
– Я возношусь к свету…
Таннивар, начавший контролировать тело, закричал, упал на колени и закрыл лицо руками:
– Отец, прости меня…
Декак-Натаэ-Цах смеялся. Ему привиделась луна, выплывающая из-за кровавого облака, наливающаяся и в единый миг из тонкой полоски месяца становящаяся полной.