Маска Ктулху
Шрифт:
И тогда случилось еще одно — последний неземной ужас, который милосердно затмил собою то, что я увидел: из обломков среди поднимавшихся вод выпирала огромная масса протоплазмы; она восставала из озера на месте дома Таттла, а там, где раньше была лужайка, с воем бежала к нам нечеловеческая тварь, затем она обернулась к тому, другому существу, и между ними началась титаническая схватка за господство. Ее прервал лишь яркий взрыв света — казалось, он снизошел с восточной части неба, подобно вспышке невероятно мощной молнии: гигантский разряд энергии на один ужасный миг обнажил все, и светящиеся отростки, точно извивы молний, опустились как бы из сердцевины ослепительного столба света. Один опутал ту массу, что виднелась в водах, поднял ее высоко и швырнул вдаль, к морю, а другой подхватил с лужайки вторую тварь и закинул ее темным пятнышком, что становилось все меньше, ввысь, в небеса, где она сгинула среди вечных
Какой-то миг я не мог понять, что хуже — хаос предыдущих мгновений или кромешная черная тишь настоящего. Но слабенькие вопли ужаснувшихся людей вернули мне память, и меня осенило, что хоть они-то, по крайней мере, не поняли этого тайного ужаса — последнего, что опаляет сознание и сводит с ума, того, что восстает в темные часы и бродит в бездонных провалах разума. Быть может, они тоже слышали — как это слышал я — тонкий, далекий посвист, безумное завывание из неизмеримой бездны космического пространства, тот вой, что, летя, стряхивал ветер, те слова, что истекали из воздуха:
— Текели-ли, текели-ли, текели-ли…
И они, разумеется, видели тварь, что, вопя, вышла к нам из тонущих руин, эту искаженную карикатуру на человека, чьи глаза совершенно терялись в массивных складках чешуйчатой плоти; это создание, что воздевало к нам бескостные руки, будто щупальца осьминога, — тварь, что визжала и болботала голосом Пола Таттла!..
Но все же никто больше не мог знать тайны, ведомой лишь мне одному, — тайны, о которой, наверное, догадался в тенях своих предсмертных часов Амос Таттл, а племянник его понял слишком поздно: что пристанищем, которого искал Хастур Невыразимый, пристанищем, обещанным Тому, Кого Нельзя Именовать, был вовсе не тоннель под домом и не сам дом, но тело и душа Амоса Таттла, а в их отсутствие — живая плоть и бессмертная душа того, кто жил в том обреченном доме на Эйлсбери-роуд.
Козодои в распадке [37]
(Перевод М. Немцова)
1
Я вступил во владение домом своего двоюродного брата Абеля Хэрропа в последний день апреля 1928 года, когда уже стало понятно, что контора шерифа в Эйлсбери либо не способна, либо не желает как-либо объяснить его исчезновение; я, следовательно, исполнился решимости предпринять собственное расследование. Для меня это скорее было делом принципа, нежели родственных чувств, ибо брат мой всегда держался несколько в стороне от остальных членов семьи: еще с ранней юности он имел репутацию человека со странностями и впоследствии никогда не делал попыток ни навещать нас, ни приглашать к себе. Его непритязательный домишко в уединенной долине, что в семи милях от дороги из Аркхема на Эйлсбери, также не вызывал особенного интереса почти ни у кого из нас, живших в Бостоне или Портленде. Все это я объясняю в таких деталях единственно для того, чтобы из-за последовавших событий моему приезду и поселению в этом доме никоим образом не приписывали никаких иных мотивов.
37
Впервые опубликован в сентябре 1948 г.
Домик Абеля, как я уже сказал, был весьма непритязателен. Выстроили его, как обычно строят дома в Новой Англии: таких полно в любой деревушке и здесь, и чуть дальше к югу — прямоугольные двухэтажные постройки с верандой позади и передним крыльцом на углу под скатом крыши, не нарушающим прямоугольный план здания. Крыльцо некогда надежно защищалось раздвижными ширмами, но теперь все они прохудились тут и там, поэтому дом нес на себе печать упадка и разрушения. Однако сама деревянная постройка выглядела достаточно пристойно: стены покрасили в белый цвет меньше года назад, еще до исчезновения брата, и краска держалась так хорошо, что дом казался совсем новым — в отличие от крыльца. Справа располагался дровяной сарай, рядом с ним — коптильня. Неподалеку имелся также открытый колодец с навесом и воротом, к которому на цепи подвешивалось ведро. Слева от дома были более удобная водоразборная колонка и два сарайчика поменьше. Поскольку брат мой не занимался сельским хозяйством, никаких помещений для животных не было.
Внутри дом пребывал в хорошем состоянии. Брат явно следил за тем, чтобы все было в порядке, однако мебель выцвела и износилась, поскольку
Обстоятельства исчезновения моего двоюродного брата были очень просты, что может подтвердить любой читатель, помнящий скупые газетные отчеты об этом деле. Последний раз Абеля видели в Эйлсбери в начале апреля: он покупал пять фунтов кофе, десять фунтов сахара, немного проволоки и несколько больших сетей. Четыре дня спустя, седьмого апреля, проходивший мимо его дома сосед не увидел дыма из трубы и решил, несмотря на нежелание, зайти. Брата моего соседи, очевидно, не очень жаловали — он был угрюм, и те старались держаться от него подальше. Но поскольку седьмого было холодно, отсутствие печного дыма настораживало, и Лем Джайлз подошел-таки к двери и постучал. Ответа не последовало, и он толкнул дверь: та была не заперта, и он вошел. Дом стоял пустым и холодным; лампу возле раскрытой книги на столе в кабинете явно зажигали, и она, по всей видимости, погасла со временем сама. Хотя Джайлз счел это весьма странным, он никому ничего не сообщал, пока еще три дня спустя, десятого числа, снова проходя мимо в сторону Эйлсбери, не зашел в дом по той же самой причине и не обнаружил там совершенно никаких изменений. На сей раз он поведал об этом лавочнику в Эйлсбери и получил совет доложить шерифу. С большой неохотой он так и поступил. Помощник шерифа приехал в дом моего двоюродного брата и обследовал все вокруг. Была оттепель, и никаких следов нигде не нашли — снег быстро стаял. И поскольку не хватало лишь малого количества того кофе и сахара, которые брат покупал, предположили, что он пропал примерно через день после своей поездки в Эйлсбери. Обнаружили кое-какие признаки того, что брат собирался что-то мастерить из купленных сетей: их кипа до сих пор была свалена в кресле-качалке в углу гостиной, но, поскольку сети такого типа обычно используются рыбаками на побережье у Кингспорта как кошельковые неводы, его намерения остались туманны и загадочны.
Усилия людей шерифа из Эйлсбери были, как я уже дал понять, чисто формальными. Они явно не горели желанием расследовать исчезновение Абеля; быть может, их слишком быстро сбила с толку скрытность его соседей. Я не собирался следовать их примеру. Если сообщения людей шерифа достоверны — а у меня все же не было причин подозревать иное, — соседи упорно избегали Абеля и даже теперь, после исчезновения, когда подразумевалось, что он мертв, желали говорить о нем не больше, чем связываться с ним при жизни. И в самом деле, у меня появились весьма ощутимые доказательства соседских чувств, не успел я и дня пробыть в доме брата.
Хотя в доме не было электричества, он был подключен к телефонной линии. Телефон зазвонил в середине дня — не прошло и двух часов после моего приезда, — и я снял трубку, совершенно забыв, что брат мой был одним из коллективных абонентов. Но я замешкался с ответом, и там уже кто-то разговаривал. Я бы, конечно, без промедления положил трубку, если бы говорившие не упомянули имени брата. Мое естественное любопытство возобладало, и я остался стоять и слушать дальше.
— …Кто-то приехал в дом Аба Хэрропа, — говорил женский голос. — Лем проходил мимо по пути из города минут десять назад и видел.
Десять минут, прикинул я. Значит, говорят из дома Лема Джайлза — ближайшего соседа, живущего чуть выше по распадку с той стороны холма.
— Ох, миссис Джайлз, неужели это онвернулся?
— Господи, надеюсь, что нет! Не онэто — к тому ж Лем сказал, что этот ничуть на него не похож.
— Но если онвернется, то я уж лучше поскорее вообще отсюда уеду. Тут и так честным людям неприятностей хватает.
— От негос тех пор ни слуху ни духу. Так и не нашли ничего.