Маска, я тебя знаю!
Шрифт:
РЕСНИЦЫНА. ЧП?
ЕРМИЛОВ. Да, в сибирском стройотряде. Полная дезорганизация, понимаешь, на почве безделья. Корягин тут же сколотил группу шабашников, половину студентов завербовал. Балашов на его сторону перекинулся.
РЕСНИЦЫНА. А командир что же?
ЕРМИЛОВ. А что командир? Ты Люлина не знаешь? Мечется, телеграммы каждый день шлет…
РЕСНИЦЫНА. Тряпка!
ЕРМИЛОВ. Мы предупреждали ректорат института! Люлина советовали в Москве оставить, отрядом кокакольщиков руководить. Так нет же! «В Сибирь, в Сибирь!»
РЕСНИЦЫНА. Что делать, Ермилов?
ЕРМИЛОВ. На тебя вся надежда, товарищ Маруся. Сегодня же вылетай в сибирский стройотряд.
РЕСНИЦЫНА. В качестве кого?
ЕРМИЛОВ. В качестве нового комиссара.
РЕСНИЦЫНА. Хорошо. Только при одном условии.
ЕРМИЛОВ. При каком?
РЕСНИЦЫНА (жестко). Снабди меня чрезвычайными полномочиями.
ЕРМИЛОВ. В смысле?
РЕСНИЦЫНА. Любого в расход пустить, если надо!
ЕРМИЛОВ. То есть, как — в расход? Это что такое, Ресницына?
РЕСНИЦЫНА. Выгонять из отряда безоговорочно!
ЕРМИЛОВ. A-а… Тогда хорошо. Даю полномочия. Действуй.
РЕСНИЦЫНА. Ладно, я полетела.
ЕРМИЛОВ. Учти, в отряде одни мужики, для Сибири отбирали самых могучих.
РЕСНИЦЫНА. Знаю. На легкий успех не рассчитываю.
ЕРМИЛОВ. Ежели чего — звони, телеграфируй. Поможем, чем сможем. Но… Сама знаешь — у нас каждый человек на счету.
РЕСНИЦЫНА. Постараюсь обойтись собственными средствами… Прощай, командир! (Жмет ему руку.)
ЕРМИЛОВ. До свидания, Ресницына. Помни: штаб в тебя верит. Возвращайся с победой, девочка! (Хочет поцеловать ее в щеку.)
РЕСНИЦЫНА. А вот это ни к чему. Не люблю сантиментов. Тем более, что у тебя жена, дети. Зачем? (Уходит.)
ЕРМИЛОВ. Железная женщина. Вот кому-то невеста достанется — не приведи господи!..
КАРТИНА ВТОРАЯ
Сибирь. Школа, класс, откуда вынесены все парты и стоят кровати стройотрядников. На доске мелом нарисована легкомысленная купальщица. Несколько студентов играют в карты. Алексеенко лежит на кровати, тренькает на гитаре. У тумбочки сидит Габович и что-то пишет.
АЛЕКСЕЕНКО. Письмо мамочке?
ГАБОВИЧ. Что?
АЛЕКСЕЕНКО. Письмо, говорю, мамочке? «Здравствуй, милая мамусенька!.. Передай привет милому папусеньке!.. Я со всей своей могучей силушкой осваиваю сибирские богатства! Поворачиваю реки вспять, возвожу города, прокладываю железные магистрали…»
ГАБОВИЧ. Кончай. И без тебя тошно.
АЛЕКСЕЕНКО. А что, не так пишешь?
ГАБОВИЧ. Пишу как есть. Что не делаем ни черта.
АЛЕКСЕЕНКО. Прямо так и пишешь? Созна-ательный… А если ты такой сознательный, то почему молчишь в тряпочку?
ГАБОВИЧ. А что я должен делать?
АЛЕКСЕЕНКО. Выступить. Дать бой. Заклеймить.
ГАБОВИЧ. Нет, я не умею.
АЛЕКСЕЕНКО. «Не умею»! А что же ты умеешь, человек?
ГАБОВИЧ. Работать умею. И хочу работать!
АЛЕКСЕЕНКО. Ну, так иди к Корягину — они работают по четырнадцать часов в сутки. И денежки получат — ого-го!
ГАБОВИЧ. Я приехал честно работать.
АЛЕКСЕЕНКО. «Честно»! Да кому она нужна, твоя честность?
ГАБОВИЧ. А ты-то сам чего не идешь к Корягину, если на честность тебе наплевать?
АЛЕКСЕЕНКО. Может, я и пойду еще. Я присматриваюсь… Натура у меня такая — ищущая… (Перебирает струны гитары.) Рефлектор я.
ГАБОВИЧ. Это в каком же смысле — рефлектор?
АЛЕКСЕЕНКО. Душа у меня рефлексирует. (Поет.)
«Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса,
Кто ни во что не верит, даже в черта, назло всем…
Хорошую религию придумали индусы:
Что мы, отдав концы, не умираем насовсем!
Стремилась ввысь душа твоя —
Родишься вновь с мечто-о-ю.
Но если жил ты, как свинья,
Останешься свинье-о ю…»
Вваливается группа студентов-шабашников. Они все перепачканные, усталые, злые. Корягин хмур, рядом с ним вьется Балашов, у которого горло замотано шарфом.
АЛЕКСЕЕНКО. Устал, Корягин?
КОРЯГИН. Иди к черту.
БАЛАШОВ (сипло). Мы сегодня рекорд поставили. Баню под крышу подвели.
АЛЕКСЕЕНКО. Ударники!
БАЛАШОВ. Ударники не ударники, а кое-что за работу получим. Не стыдно будет домой вернуться.
АЛЕКСЕЕНКО. Хо-о! Зачем тебе деньги, Ангина? Куда ты их пустишь?
БАЛАШОВ. Найду куда. В ресторан пойду.
АЛЕКСЕЕНКО. Ты?! В ресторан?! С твоим-то горлышком?
БАЛАШОВ. Ну и что? Это здешний климат на меня отрицательно действует, а в Москве будет все в порядке!
АЛЕКСЕЕНКО. А тебе, Корягин, зачем столько денег? Ты что, самый жадный?
КОРЯГИН. Не твоя забота. Жадный.
АЛЕКСЕЕНКО. Дурачье вы. Зачем работать, когда можно не работать?
КОРЯГИН. А ты-то на кой хрен сюда ехал, ежели работать не хочешь?
АЛЕКСЕЕНКО. А я жизнь изучаю. Свое место ищу.
ГАБОВИЧ. Рефлектор он.
КОРЯГИН. Не рефлектор, а чайник.
Вбегает Люлин.
ЛЮЛИН. Товарищи! Товарищи! Экстренное сообщение! К нам приехал новый комиссар из Москвы!
АЛЕКСЕЕНКО (свистит, садится). Комисса-ар?
БАЛАШОВ. Какой еще комиссар, когда я — комиссар?