Маски
Шрифт:
Солнце, —
– метающий синие выпыхи,
воздух врезающий ободом —
– диск —
– красно-розово выпуклилось, повалясь там за крыши; там даль холодна и плоска.
Там багровая катится вниз голова: в облака заревные.
Как зарчиво-розов косяк; белый дом – уже кремовый; там солносяды открылись.
Река, прорубь: сйнедь – с засыпкой борзеющих блесков, с пожаром заречных земель.
Полулунок несется.
И звездочка —
– первая, —
– нудится —
– лучиком синим: скатиться надо
– Стой: здесь!
– Приехали?
Глава восьмая. ПРОХОД
Ожерелье из яхонтов
Вот тарантою к саням продробил Никанор, принимаясь высаживать в снег Серафиму, которая, точно себя перестроив, с осанкой гордою, с тихим достоинством, павою вышла: и скрытно косилась на Тителева, трясоплясом слетевшего: с хитрой улыбкой.
Но тотчас, вобравши движения, встал, преклоняясь широким плечом; и с упором рукою опущенной жест пригласительный сделал:
– Добро вам пожаловать к нам!
А профессор споткнулся над ним, потому что морщины на лбу, точно стая снимавшихся крыльями птиц, удивились, спеша разразиться открытием:
– Где я вас видел?
Утратив усы в бороде и морщины насвои потеряв, – он прошел под воротами, сахарным хрустом, на двор: точно рыбьей, серебряною чешуею уплющился снег.
Баба Агния снегом тюфяк выбивала с крыльца: никого; Никанор с Серафимою переблеснулся:
– Не встретила!
За чемоданом понес чемодан: к флигелечку.
Терентий же Титович, в шапке-рысине, в своей поколенной шубенке шажисто шарил: руки – за спину, а бородою – под небо.
Показывал:
– Вот – полюбуйтесь!
– Какие просторы!
– Владения наши: владения ваши…
И под голубою, прозрачной сосулиной встал; и затейливо, замысловато свои рассыпал не слова, – мелочишки; так тигр в тростнике для охотника след оставляет – нарочный, ведя его к гибели.
Ей показалось: хватает глазами их речи без слов этот хитрый кошец: нахватав, как мышат, – унесет все: разглядывать!
– Вот!
И – увидели: бочка в снегу – брызгомет в ожерелье из яхонтов.
– Вот!
Среброперый занос, точно с ликом зеркальным, загриви-ной, точно алмазным кокошником, клонится.
– Немке, царице – не снились такие богатства.
И чуть было в спину не дернулся: радостным рывом двух рук: тотчас взадержь, как в сбрую, облекся:
– Ледник!
Он раскрылся дырою: и – ражая морда, Мардарий Муфлончик, оттуда вихрасто просунулась усом оранжевым
– Что он там делает? – затрепетал Никанор: не живет же Мардарий в дыре ледниковой?
Терентий же Титыч профессору:
– Вот – познакомьтесь: приятель, Мардарий!
– Ваш слушатель бывший, – и радостным рывом сломался поклоном Мардарий, махрами метнув из дыры; и – опять провалился в дыре:
– За капустой кочанной пришел.
И
– Любит профессора: стало быть, – знал его раньше?
И все в ней рванулось за это к нему.
____________________
А профессор на взгорбок взошел – разглядеть под собою: домки и дворки белогорбые.
Точно дворцы —
– мелкогранные серьги с заборов слезятся
дрожат сребро-розово.
Животечные непереносные космосы!
Прорубь; река; лед ломают: парок.
– В прорубях рыба стаями ходит под блесками.
Вечером там – золотарни, блисталища; и хризолитовая серебрень там – в полудень.
Профессор, коленки расставив вперед, кучей меха – назад, спрятав руки свои в рукава меховые и их поджимая к микитке, серебряною бородой рисовался отчетливо в зеленоватом, небесном сиянии, точно взметаясь в пространстве: под вспыхнувшее, краснохохлое облако, павшее боком лиловым; и дышит в него дымогаром вишневым: печная труба; кровля, с искрой, коньком стала в вогнутый купол, где в небе разъятое небо, запризорочив из-за неба, – и третье, Далекое, небо являя, – брызгуньей звездою качается: нудится синецьким усиком капнуть – в сожженное блеском и болями око.
– Свет – свети!
Как звезды, – в ушах; и как чуткие уши, откроет свои звездоверты глазастым согласием – небо: ужо!
Он ей даль показал:
– В свете – свет!
И усами вздохнул, точно ветер деревьями:
– Как светоносна: материя!
Тителев палец свой выбросил:
– Глядя в открытое небо, себя ощущаю я пяткою в земле: против неба.
– В открытое небо – открытее видишь себя, – Серафима головкой качнула.
– Но Тителев выбросил палец: Икавшеву.
– В небо пойдем, мужичок, – квасу выпить? Идемте, профессор, – профессору, – в дом!
– В дом? – профессор. – Идем.
Потащили профессора; и за профессором шла – под звездой: Серафима.
Оранжевый флигель, от синего холоду серо-сиреневый, выблизил легкие, синие линии в легком, сквозном, фиолетовом свете.
Цецерко
Вошли.
В алых лапах, в лимонных квадратах, усыпанных белой ромашкою, кубовый, темный диван; и такая же ало-лимонная радость на кубовом ситчике кресел, как бы растворяемых в кубово-черных обоях, —
– не комнаты: космосы; —
– в кубово-черных обоях едва выступают павлиньи, златисто-вишневые, с искрою, перья, как перья далеких кометных хвостов.
Пестроперою тканью покрыта постель; и горит, как фонарики яркие, многоочитая, чистая ткань занавесочек в блеск электричества; белая скатерть на столике; фыркает пар самоварный: печенья, конфеты, сыр, булочки; и репродукции с —
– Греко, Карпаччио, и Микель-Анджело светлою рамой светлеют со стен.
– Вот сюрприз!
– Ах!