Маськин зимой
Шрифт:
– Почему? – поинтересуюсь я упавшим голосом.
– Да потому, что, запретив, мы привлечём к вашей сомнительной персоне слишком много внимания, а привлечение внимания – это реклама. Ведь гений Игорь Северянин и был замечен особо только после того, как его горячо обругал Лев Толстой. Так что ваши писульки нужно, во-первых, проигнорировать, во-вторых, принять меры, чтобы следа от них не осталось. – Ну, что ж, родимый читатель, спасибо за откровенность. Но прежде чем вы меня арестуете…
– Велика честь. Тем более, ты по заграницам прячешься. Но мы нынче за это не арестовываем. Если бы ты жил у нас, в Восточной Сумасбродии, ты бы и сам не заметил, как со временем у тебя начались бы заморочки совсем по другим поводам… Налоги, подлоги… Помнишь, как у кардинала Ришелье: «Дайте мне
– Ну, да не в этом дело, – мой строгий читатель наслюнявит свои привыкшие к курку пальцы и перелистнёт ещё пару страниц, но потом раздражённо вернётся обратно к перечислению лжи: – Вот вы утверждаете, что мы именуем беспробудный разврат сексуальным раскрепощением. А вы что предлагаете – опять пуританские правила? Опять корчить из себя святош, а самим трахаться по чердакам? Секс стал нынче безопасным, как кока-кола. Помните, как после Октябрьской революции: в сексуальные отношения вступить – как стакан воды осушить? Вот теперь и сбылась давняя мечта. Если предохраняться надёжно – ни тебе СПИДа, ни беременности. Так сказать, резина надёжно предохраняет и от смерти, и от новой жизни… – мой читатель строго захихикает.
– Вы, что же, по всем пунктам пойдёте? – спрошу читателя я и попытаюсь сократить время допроса.
– А вы что, торопитесь? – спросит читатель и направит прямо мне в глаза струю света от настольной лампы, чтобы я не мог разглядеть его погоны.
– Я имел в виду, что мы не кролики… – скажу я о сексе.
– А я вам скажу, автор, вы просто импотент или мужчина с чрезвычайно слабыми побуждениями в этом направлении, – ответит мне читатель. – Вот вы исписали целый ворох страниц. Вы же мужчина! Где сцены любви и секса? Где бесшабашное насилие? Ваша книжка – это сладкий притоный сироп, в который насыпали перца, вот что такое ваша книга, и не думайте, что вы пророк, и вас будут читать через сто лет. Вечные ценности – это секс. Людям будет хотеться трахаться независимо от эпохи. Вот об этом и нужно писать, если хочешь угодить в вечность!
Я зальюсь густой краской стыда, но читатель продолжит свои оскорбления.
– А вы, автор, вообще, часом не женщина? Может быть, вы пишете под псевдонимом навроде Жорж Санд, так та, опять же, была женщина страстная… Не в пример вам. А вы – тьфу, да растереть. Винни-Пухи у вас о философии рассуждают, Маськин ваш – о справедливости. Фиглярство. Зла на вас нет.
– Мне кажется, товарищ читатель, что вы всё-таки выражаете не всеобщее мнение, – боязливо затороплюсь я закончить этот далеко выходящий за рамки допустимого разговор.
– Да вы курите… – протянет мне папиросы следователь, и я закурю. Горький привкус во рту снова вернёт меня в реальность допроса.
– Порабощение женщины на работе и дома мы именуем эмансипацией, – продолжит мой читатель. – Вы что же, хотите засадить женщину опять в домострой? Назад в тёмное царство? Или вам не нравится, что жена бельишко постирала да котлеты пожарила? Что, вашей супруге прислугу подавай? Нет уж, подождите, позвольте мне закончить по вашему списку. Вот вы пишете, что всеобщее обязательное образование – это растление молодёжи. Позвольте вас спросить, что же вы предлагаете, детей не учить? Нет, ну давайте серьёзно. Существует ли такой мир, где вы прикрыли бы свой грязный рот и не критиковали бы его? Я просто хочу увидеть этот ваш мир, одним глазком полюбопытствовать, как он выглядит, только по-честному – без носочных деревьев и скатертей-самобранок! Поймите же, трутнеобразный вы наш писака, что существует серьёзная реальная жизнь, где дети хотят жрать и курить дурман по туалетам, мужики хотят трахаться, бабы – сплетничать на работе. Вы со своим Маськиным – просто бред сумасшедшего.
– Ну хорошо, читатель, вам не нравится Маськин сарказм, а как же вечные ценности? Разве моя книга не учит…
– На это есть Библия, Тора и Коран. Так что вы опоздали, позвольте вас расстроить. Потом, вы не Иисус, ни Мухаммед и не Моисей, если я не ошибаюсь, потому что если вы будете настаивать на обратном, то я вызову «скорую психиатрическую помощь». Вот вам не нравится
– Но ведь содомничают же… – несмело скажу я.
– Не без этого, но такое встречается и у молодых жеребцов. Что же в этом дурного?.. Я это, конечно, не для протокола, – мой строгий читатель смущённо поправит кобуру и продолжит допрос, поспешно обратившись к другой теме.
– Вот вы тут заявили, что всеобщие выборы – это комедия. А доказательства у вас есть? Мирный атом вам не нравится, а без электричества сидеть вам нравится? Знаете что, я брошу это ни к чему не ведущее перечисление. По-вашему, если супруга не нравится и надоела хуже хрена, всё равно нужно жить с ней до смерти, чтобы избежать щемящего чувства развода, или, как вы там выразились, черепно-мозговую травму развода? А Богу, по-вашему, видимо, нужно молиться в туалете, раз подачки на церковь – это плохо. Я думаю, отгадка всего вашего пессимистического сарказма кроется в последней вашей выходке. «Дурман аптечных ядов мы именуем естественным чувством счастья…» Вы просто депрессивный идиот, вот вы кто – идиот, сидящий на таблетках.
– Не буду спорить, я действительно пью антидепрессанты, но насчёт идиота вы это, кажется, слишком строго… – несмело возражу я.
– Нет, насчёт идиота – я это совершенно серьёзно. Решить, что написание романа в стиле похождений Винни-Пуха, с претензией на достоевщинку, это и есть дело вашей жизни, – идиотизм, клинический случай, и кончен разговор!
Глава 50
Маськин сизифов труд
Я так себя обругал в предыдущей главе, что даже сам на себя обиделся и целый день сам с собой не разговаривал. Вот как бывает… Вы хотите сказать, что разговаривать с самим собой – это не совсем нормально. Ну, в таком случае можете считать, что я провёл один день как полностью нормальный человек.
Зато теперь критикам можно отдыхать. Так, как я сам себя обложил, вряд ли другие стали бы связываться… Уж больно в неэтичных выражениях припечатал, хотя по сути я, пожалуй, уловил основные линии возможной критики.
Мне не хотелось возражать на каждое обвинение строгого читателя, ибо все мои книжки подробно разъясняют, что я думаю по всем обсуждённым со следователем поводам. Единственное, что я вам хочу сказать, что писать «Маськина» – это счастье неземное! У меня после каждой главы улучшаются настроение и пищеварение, я весел и много шучу с домашними, и даже не записываю своих шуток, как это делает большинство писателей-многотомников, потому что они обычно, исписав, как и я, сотни, если не тысячи страниц, страдают дефицитом идей. Мне же хорошо. У меня есть Маськин, он просто генератор всякой масечности, и поэтому мне приходится брать его с собой и в другие книги, потому что стоит мне написать имя «Маськин», как в моей голове начинают вертеться плюшевые идеи.
Однако если я – счастливчик, которому выпало во мраке жизни повстречать Маськина, этот настоящий источник светлой жизнерадостности во вселенной, то самому Маськину приходится не сладко, ибо выдержать Маськин образ жизни непросто.
Вы только на минутку представьте, какой это сизифов труд – быть Маськиным для всех времён и народов! Маськин сизифничал не на шутку! Если вы думаете, что я применил слово «сизифов» как аллегорию, это не так. Маськин совершенно конкретно занимался сизифовым трудом, ибо, как рассказывала мать Тереза, однажды она нашла на стене дома для бездомных детей в Калькутте надпись, в соответствии с которой Маськин и жил, а чтобы так жить, можете мне поверить, нужно засизифничать по самые уши.