Масоны и заговор декабристов
Шрифт:
Он отправляет к матери поручика Коновницына, "чтобы она его высекла".
Николай I был убежден в необходимости применить суровые меры наказания, но пытался исключить из числа наказуемых всех достойных снисхождения. "Это ужасно, - пишет он Вел. Кн.
Константину, - но надо, чтобы их пример был бы другим наука, и так как они убийцы, их участь должна быть темна". И дальше:
"Надо было все это видеть, все это слышать из уст этих чудовищ, чтобы поверить во все эти гадости... Мне кажется надо поскорее кончать с этими мерзавцами, которые, правда, не
В начале февраля Николай I сказал Фердинанду Австрийскому:
"Эти изуверы, которые были всем обязаны Императору Александру и которые заплатили ему самой черной неблагодарностью".
Пестеля Николай I характеризует как "преступника в полном смысле слова: зверское выражение лица, наглое отрицание своей вины, ни тени раскаяния". Артамон Муравьев: "пошлый убийца при отсутствии других качеств".
Императрица мать писала: она надеется на то, что "они не избегнуть своей участи, как ее избегли убийцы Павла I". Николай I пишет далее своему брату Константину: "Отцы приводят ко мне своих сыновей; все хотят показать пример и омыть свои семьи от позора".
В письме к Цесаревичу Константину Император Николай писал:
"Показания Рылеева, здешнего писателя и Трубецкого, раскрывают все их планы, имеющие широкое разветвление в Империи, всего любопытнее то, что перемена Государя послужила лишь предлогом для этого взрыва, подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его ошеломило и побудило его признаться во всем".
II
Цейтлин старается изобразить что декабристов пытали:
"Пыток не было. Но непокорных сажали на хлеб и на воду, кормили соленой пищей, не давая воды. Вблизи казематов шумела тюремная солдатня и изнервничавшимся узникам казалось, что это делается нарочно, чтобы помешать им спать. На них надевали кандалы и эта мера производила потрясающее впечатление". Вот воистину пишется "трамвай", а выговаривается - "конка" Выдали всех без пыток, испугавшихся только перевода на хлеб и воду, кандалов надетых на руки.
"Только немногие из декабристов, - пишет Цейтлин, продолжали мужественно защищать те убеждения, за которые вчера были готовы отдать свою жизнь. Не позабудем их имена: Пущин, Якушкин, Борисов, казалось бы склонный к экспансивности, но сдержанный в своих показаниях Муравьев".
"Пречестные русские малые", которым все равно ехать ли на греческое восстание или стрелять в главу собственного государства во имя осуществления сумбурных революционных планов, за редким исключением обычно очень жидки, когда приходит час расплаты.
Таким именно оказался Каховский, в своих письмах из крепости к Императору Николаю I, свою вину перекладывавший на общество заговорщиков.
"...Намерения мои были чисты, но в способах я вижу заблуждался. Не смею Вас просить простить
И дальше Каховский делает следующее признание:
"Очень понимаю, что крутой переворот к самому добру может произвести вред". Таков нравственный портрет человека без стержня, тираноубийцы № 2, Каховского.
Трубецкой, как вспоминает Николай I, сначала все отрицал, но когда увидел проект манифеста, написанный его рукой, упал к ногам Царя и молил его о пощаде.
Николай I был прав, когда сказал арестованному кавалергарду Виненкову:
– Судьбами народов хотели править. Взводом командовать не умеете.
"Трубецкой, - пишет М. Цейтлин, - не явился на площадь и оставил войска без вождя, преступление караемое на войне смертью.
Этим ли, иди полной откровенностью на допросах он купил себе помилование, о котором молил на коленях".
Что касается самого главного вожака декабристов - Пестеля, то он заранее отрекся от всего того героизма, который приписывается и ему, и всем заговорщикам, ибо он зачеркнул всю свою прошлую деятельность покаянным словом в письме генералу Левашеву:
"Все узы и планы, которые меня связывали с Тайным Обществом, разорваны навсегда. Буду ли я жив или мертв, я от них отделен навсегда... Я не могу оправдаться перед Его Величеством. Я прошу лишь пощады... Пусть он соблаговолит проявить в мою пользу самое прекрасное право его царственного венца и - Бог мне свидетель, что мое существование будет посвящено возрождению и безграничной привязанности к Его священной персоне и Его Августейшей семье." Каховский стал "обожать" Царя. Николай напомнил ему:
– А нас всех зарезать хотели.
У Каховского не нашлось мужества признаться, что он больше всех хотел перебить всех Романовых.
Каховский воспылал лютой ненавистью к Рылееву, когда узнал, какую циничную игру он вел с ним и Якубовичем.
Одоевским, восклицавшим:
– Умрем! Ах, как славно умрем.., - по словам Цейтлина, овладел панический страх. "Его письма - это животный, кликушечий вопль", - пишет Цейтлин.
Одоевский написал на всех декабристов донос.
Но в этом был повинен не один Одоевский. "Самый тяжелый грех декабристов: они выдавали солдат. Даже Сергей Муравьев, даже Славяне рассказали все о простых людях, слепо доверившихся им, которым грозили шпицрутены" (М. Цейтлин).
О том, как мучают сейчас только заподозренных в заговоре против правительства современные почитатели декабристов, мы знаем все хорошо. А как расправлялся Николай Первый со всеми только заподозренными в участии в заговоре мы узнаем из воспоминаний И. П. Липранди.
"Невозможно описать впечатления той неожиданности, которою я был поражен: открывается дверь, в передней два молодых солдата учебного карабинерского полка без боевой амуниции; из прихожей стеклянная дверь, через нее я вижу несколько человек около стола за самоваром; и все это во втором часу пополуночи меня поражало".