Масоны
Шрифт:
Мадмуазель Катрин поспешила подойти к приехавшим дамам.
– Как поздно, как поздно!.. Мы с папа были в отчаянии и думали, что вы не приедете, - говорила она, обмениваясь книксенами с девушками и их матерью.
– Ах, это я виновата, я, - отвечала последняя, - ко мне сегодня приехал мой управляющий и привез мне такие тяжелые и неприятные известия, что я чуть не умерла.
Все это обе дамы говорили на французском языке: Катрин несколько грубовато и не без ошибочек, а адмиральша - как парижанка.
Ченцов между тем, тоже поклонившийся мадмуазель Крапчик, тут же пригласил
Как ни была набелена Катрин, но можно было заметить, что она вспыхнула от удовольствия.
– Вы желаете со мной танцевать?
– переспросила она.
Ченцов повторил свое приглашение.
– Извольте, - отвечала Катрин.
Марфин, тоже более бормоча, чем выговаривая свои слова, пригласил старшую дочь адмиральши, Людмилу, на кадриль. Та, переглянувшись с Валерьяном, дала ему слово.
Подошел Крапчик и, не преминув оприветствовать этих новых гостей, спросил Ченцова:
– Вы будете играть сегодня?
– Нет, - отвечал Ченцов: в переводе это значило, что у него нет ни копейки денег.
Губернский предводитель удалился в маленькую гостиную и там сел около все еще продолжавшего играть с губернатором правителя дел Звездкина, чтобы, по крайней мере, хоть к нему вместо сенатора приласкаться.
Пары стали устанавливаться в кадриль, и пока музыканты усаживались на свои места, в углу залы между двумя очень уж пожилыми чиновниками, бывшими за несколько минут перед тем в кружке около Марфина, начался вполголоса разговор, который считаю нужным передать.
– Марфину спасибо, ей-богу, спасибо, что он так отделал этого нашего губернского маршала, - сказал один из них, одетый в серый ополченский чапан, в штаны с красными лампасами, и вообще с довольно, кажется, честною наружностью. Ополченец этот был заседатель земского суда, уже отчисленный по сенаторской ревизии от службы и с перспективою попасть под следствие. Беседовавший с ним другой чиновник, толстый, как сороковая бочка, с злыми, воспаленными зеленоватыми глазами, состоял старшим советником губернского правления и разумелся правой рукой губернатора по вымоганию взяток.
– И Марфин-то ваш хорош, - превредный болтун и взбрех!
– отозвался советник на слова заседателя.
– По милости его, может быть, мы и испиваем теперь наши горькие чаши.
– Это так!..
– согласился тот.
– Но кто поддул Марфина, как не губернский предводитель?
– Что ж поддул!
– возразил гневно советник.
– Если бы у господина Марфина хоть на копейку было в голове мозгу, так он должен был бы понимать, какого сорта птица Крапчик: во-первых-с (это уж советник начал перечислять по пальцам) - еще бывши гатчинским офицером, он наушничал Павлу на товарищей и за то, когда Екатерина умерла, получил в награду двести душ. Второе: женился на чучеле, на уроде, потому только, что у той было полторы тысячи душ, и, как рассказывают, когда они еще были молодыми, с этакого вот тоже, положим, балу, он, возвратясь с женой домой, сейчас принялся ее бить. "Злодей, - спрашивает она, - за что?.." - "А за то, говорит, что я вот теперь тысячу женщин видел, и ты всех их хуже и гаже!" Мила она ему была?
Заседатель усмехнулся и покачал головой.
– Третие-с, -
– Что ж тут земской полиции делать!
– подхватил, разводя руками, заседатель.
– Господин Крапчик не простой дворянин, а губернский предводитель.
– Ну, да, конечно!.. Вот он и показал вам себя, поблагодарил вас!.. отозвался советник.
– Вы мало что в будущей, но и в здешней жизни наказание за него получите.
– А правда ли, что он дочь свою выдает за Марфина?
– спросил заседатель.
– И выдаст, по пословице: деньги к деньгам!..
– сказал советник.
– Именно деньги к деньгам!
– подхватил печальным голосом заседатель.
Раздавшаяся музыка заглушила, а наконец, и совсем прекратила их беседу.
Катрин, став с Ченцовым в кадриль, сейчас же начала многознаменательный и оживленный разговор.
– Скажите, правда ли, что у madame Рыжовой очень расстроены дела по имению?
– спросила она, кажется, не без умысла.
– Наши с ma tante [132] дела - как сажа бела!
– отвечал, захохотав, Ченцов.
– Она вчера ждала, что управляющий ее прибудет к ней с тремя тысячами денег, а он ей привез только сорок куриц и двадцать поросенков, но и то больше померших волею божией, а не поваром приколотых.
– Ну что это?.. Бедная!..
– произнесла как бы и с чувством сожаления Катрин.
– И как вам не грех над такими вещами смеяться?.. Вы ужасный человек!.. Ужасный!
– Чем?.. Чем?..
– спрашивал Ченцов.
132
тетушка (франц.).
– Я знаю чем!.. Для вас ничего нет святого!
– Напротив!.. Напротив!..
– возражал ей под такт музыки Ченцов.
– Но что же для вас есть святое?.. Говорите...
– поставила уже прямо свой вопрос Катрин, вскидывая на Ченцова свои жгучие глаза.
– Восток и восточные женщины!
– отвечал он.
Катрин сильно покраснела под белилами.
– Восток?
– протянула она.
– Да, и доказательство тому - я ужасно, например, люблю поэму Баратынского "Цыганка". Читали вы ее?
– спросил Ченцов.
– Нет!
– проговорила Катрин, сначала не понявшая, к чему вел этот вопрос.
– Прочтите!.. Это отличнейшая вещь!.. Сюжет ее в том, что некто Елецкий любит цыганку Сару... Она живет у него в доме, и вот описывается одно из их утр:
В покое том же, занимая
Диван, цыганка молодая
Сидела, бледная лицом...
. . . . . . . . . . . . .
Рукой сердитою чесала
Цыганка черные власы
И их на темные красы
Нагих плечей своих метала!
Декламируя это, Ченцов прямо смотрел на черные волосы Катрин: между тогдашними ловеласами было в сильном ходу читать дамам стихотворения, какое к какой подходило.