Массовка

Выставной Владислав Валерьевич

Только что-то подсказывало: необратимые процессы с тела давно перекинулись на душу. Он никогда уже не станет прежним.

Переходящий дорогу с самого начала добивался только одного: его гибели.

Но зачем же тогда он дал ему эту отсрочку?

– Когда ты перестанешь меня мучить?.. – прохрипел Павел, прижимаясь спиной к прохладной стене. Устало закрыл глаза.

– Разве это муки? – искренне удивился Переходящий дорогу. – Муки ждали тебя в больнице, под капельницами, в окружении приборов, шаманов-врачей,

создающих иллюзию лечения. А сейчас ты участвуешь в забавном аттракционе, да еще получаешь за это суточные…

Переходящий дорогу рассмеялся и добавил:

– Ты же видел, как довольны твои друзья по съемкам, как им нравится происходящее…

– Какие они мне, к черту, друзья! – сжав кулаки, выдохнул Павел. – Я ненавижу их всех! Толпа восторженных идиотов – что у меня с ними общего?! Моя жизнь здесь, на этом совещании, на моих предприятиях, с моими специалистами и…

– …рабами! – понимающе кивнул Переходящий дорогу. – Я очень хорошо понимаю тебя: власть – это сильный наркотик. Не так просто от него отказаться, даже на время…

– Какое время? – быстро спросил Павел. – Назови мне время: я все устрою так, что смогу и с работой справиться, и с моим долгом перед тобой…

Переходящий тихо рассмеялся:

– Только посмотрите на него: все успеет! Прямо Юлий Цезарь – десять дел одновременно! Нежели ты не понял, что я требую от тебя выполнения долга ВЗАМЕН всех твоих дел?

– Ты хочешь меня разорить?! Лишить меня моей жизни, всего, к чему я шел годами?! – в ярости прорычал Павел.

– О том, как и к чему ты шел, мы не будем сейчас вспоминать, – небрежно сказал Переходящий. – К тому же твоя жизнь давно закончилась. Ты умер.

– Что?.. – Павел похолодел.

– Фигурально выражаясь, конечно. Полгода назад ты должен был умереть в чудной заграничной клинике.

– Хватит, хватит об этом!

– Да я и не настаиваю. Просто продолжай исполнение долга – будешь жить и наслаждаться жизнью.

Переходящий исчез в темноте сада.

Он снова лжет. Лжет, улыбаясь в глаза Должнику, как любит это делать.

Потому что прекрасно знает, что значит для Павла жить и наслаждаться жизнью. Да, он абсолютно прав: деньги, власть – это наркотик. И наркотик, может даже, посильнее, чем страх смерти. А тот, кому он должен, намеренно лишает его дозы. Он знает свое дело – его мучитель. Прекрасно знает…

Павел еще держался, но чувствовал, что близок к тому, чтобы послать к чертям опостылевший долг.

Стоп, стоп. Главное, не терять критичности мышления.

Ему приведены доказательства. По воле Переходящего дорогу ему действительно становилось то лучше, то хуже…

А если это, все-таки, «развод»? Тонкая игра врагов, каких, положа руку на сердце, и не сосчитать? Чего стоит подсыпать что-то в еду, тайком вколоть, распылить в воздухе, чтобы создать иллюзию болезни или выздоровления?

А

что, если он вовсе и не был болен? Никогда?! А врачи – они просто заодно?! Они – просто часть заговора!

Павел расхохотался этой мысли. Она и раньше приходила ему в голову, но никогда не была нужна так, как сейчас!

– Хорошо, – потирая руки, сказал себе Павел. – Завтра мы посмотрим, что ты сможешь сделать…

Весело насвистывая, он направился в холл, где продолжали препираться подчиненные, и, как правильно заметил вечерний гость – его самые настоящие, азартно-исполнительные, преданные, как собаки, и трусливо заискивающие рабы.

На утро все повторилось. Сначала шумный автобус, затем переодевание в полосатые робы.

Но теперь внутри периметра бутафорского лагеря смерти появились настоящие актеры.

Массовку выстроили у бараков, в окружении актеров в костюмах солдат и офицеров. Впереди поставили специально отобранных – наиболее тощих, небритых, несчастных. Стоя в заднем ряду, Павел тихо и зло посмеивался. На него недоуменно косились «коллеги». С ним явно что-то происходило, он начинал выбиваться из навязанного массовке образа.

Актер в офицерской форме, чья сцена намечалась в ближайшем кадре, задумчиво прохаживался вдоль полосатых рядов, еле заметно шевеля губами и похлопывая стеком по начищенному сапогу.

«В образ вживается», – уважительно прошептал кто-то.

За офицером следовала обильно курящая свита – тоже форме, только, очевидно, званием пониже. Особенно колоритен был небольшого роста полный актер в роговых очках, белом халате поверх формы и растрепанной папкой под мышкой. Странным образом он придавал происходящему чуть больше достоверности.

Массовка также вживалась в роль. Видимо, способствовал антураж, с которым с самого детства ассоциируются у нас с трудом представимые ужасы и мучения. Смешков становилось все меньше, на лицах некоторых появилось беспокойство: уж слишком натуральное выходило зрелище.

Но подплывшая на кране камера и ворвавшийся в лагерный пейзаж, словно выпрыгнувший из вестерна, второй режиссер, моментально превратили зловещий антураж в фарс.

– Актеры массовых сцен! – крикнул он, и голос его растворился в злобном лае немецких овчарок.

Вспомнив о мегафоне, поднял его и повторил гнусавым мегафонным голосом:

– Актеры массовых сцен, посерьезнее! На лицах беспокойство, страх, неуверенность! Представьте, что вас действительно привезли в концентрационный лагерь! Для справки: один неудачный дубль обходится нам в четыреста долларов…

Некоторое время он метался, как загнанный зверь, ругался то с рацией, то с операторами, махал руками в сторону режиссерской палатки, яростно спорил с ряжеными «офицерами».

После этого вдруг хищно развернулся и рявкнул в мегафон: