Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 – начало 1980-х гг.)
Шрифт:
Подошел троллейбус. Я зашел. Адольф и Барон остались на остановке. Я сел на высокое сиденье над колесом.
На Моторном зашли две молодых учительницы из семнадцатой, сели через одно сидение впереди. Одна вела математику, вторая – русский язык, но не у меня, а в других классах. Математица говорила:
– …И она так на меня посмотрела, как на дуру. А потом начала: ставить слишком много «двоек» нельзя, а то что скажет районо? Школа и так на плохом счету, район неблагополучный, а соревноваться надо с хорошими школами…
– Нет, меня это больше всего раздражает. Есть же нормы выставления оценок – я недавно сама их перечитывала. «Двойка» ставится за неправильный ответ, а если ответ отсутствует, то ставится единица…
– Если бы все эти нормы соблюдались, половина учеников в нашей школе были бы двоечники.
– Ну, не половина, а четверть – так точно. Я так понимаю: если у человека нет способностей учиться в нормальной школе, то пусть его отправляют в шестнадцатую или в спецшколу, и не надо рвать нервы учителям и мешать другим ученикам учиться. А если способности есть, но учиться не хочет, то пусть получает свои «двойки» за четверть и остается на второй год. Может быть, это чему-то его научит.
– Да, не говори. Так надоело все это очковтирательство – липовые троечники, и отличники тоже липовые. Отличникам знаний только на то и хватает, чтобы поступить в «машинку», в лучшем случае – в «пед»…
– Но для этого и отличником быть не надо. У меня двоюродный брат – в двадцать четвертой школе учился. Причем учился кое-как, «три»-«четыре», а поступил в прошлом году в «машинку», причем на АСУ – очень хорошую специальность…
Троллейбус остановился у ДК завода Куйбышева. Здесь кончался Рабочий и начиналась Менжинка.
За ДК был стадион завода, семидесятое училище и общага, а ближе к Рабочему – развилка улиц Челюскинцев и Космонавтов. В третьем классе я смотрел в ДК кино «Вожди Атлантиды». Набрался почти полный зал, в основном – пацанов с Рабочего и Менжинки. Я тогда еще не знал, что Менжинка и Рабочий – враги. Все сидели вместе и никто ни к кому не лез, тем более что кино было страшное. А страшнее всего было, когда в батискаф без дна просунул голову какой-то змей. Ему потом всунули в рот электропровода, и он сдох.
«Пазик» проехал мимо овощного с промтоварным, нашего дома и сто пятидесятого. Я просил Роговца, чтобы меня подобрали возле дома, но он сказал:
– А что, если ты опоздаешь? Мне тебя потом бегай, ищи? Это соревнования, а не что-нибудь. Приходишь, как все, к трем часам в шестнадцатую, и оттуда поедем.
В автобусе сидели Роговец, шесть пацанов из кружка, включая меня, дядька из районо и журналист «Магiлеускай правды» с фотографом.
– А почему вы соревнуетесь не в Могилеве, а в Бобруйске? – спросил журналист у Роговца.
– В Могилеве нет кордодрома.
– А
– Есть. У Бобгуйске усё есть. – Роговец ухмыльнулся. – Вообще-то, никакой там не кордодром, а танцплощадка в парке, но ее приспособили, и уже пятый год соревнуемся. Только не говорите мне, мужики, что вам западло с нами съездить в Бобруйск. Зарплата капает, командировочные, да еще и талоны на питание…
– Вообще, ты, конечно, прав.
– А ночевать будем где? – спросил фотограф.
– По высшему разряду, в гостинице «Бобруйск».
– Видел я такой высший разряд знаешь где? Просто там нет ничего лучше…
– Вообще-то, – сказал Роговец, – нас селят там только потому, что с нами вы поехали. А то в том году ночевали в какой-то спортшколе, все в одной комнате – и тренеры, и пацаны.
– Значит, с тебя пол-литра. – Журналист подмигнул Роговцу.
Он расстегнул и снял куртку, остался в сером жилете с черной короной «Адидас» и с красным шарфом на шее.
Город кончился. Автобус катился по серому асфальту. За окнами мелькали коричневые поля и черные голые деревья. Изредка навстречу проезжали машины. Небо было серое, затянутое тучами.
Гостиница «Бобруйск» была в самом центре, рядом с площадью Ленина. Меня поселили в одном номере с Пикой. Роговец, дядька из районо и журналист с фотографом заняли соседние, тоже двухместные номера. Остальные пацаны всей толпой заселились в пятиместный на втором этаже. Я вышел на балкон, глянул вниз на улицу, на машины и троллейбусы, потом на окна большого серого дома напротив. Окна были непривычно близко. Тетка в синем халате что-то доставала из холодильника. Пацан в спортивных штанах и майке смотрел телевизор.
Я вернулся в номер. В нем стояли две кровати, две тумбочки, журнальный столик с телевизором «Рекорд» и два кресла – точно такие были раньше у нас: темно-зеленые, с деревянными ножками и подлокотниками. В том году родители купили новый мягкий гарнитур «Аир», а старые кресла, диван и столик забрал по дешевке себе на дачу дядька из папиного «кабэ».
Пика включил телевизор. Работала одна программа, но плохо и почти без звука. Пика покрутил комнатную антенну – все осталось, как было. Он выключил телевизор.
– А почему в каждом городе гостиница называется так же, как сам город? – спросил я. – В Могилеве – гостиница «Могилев», в Минске – гостиница «Минск», здесь – гостиница «Бобруйск»?
– Это чтоб ты не забыл, в какой ты город приехал. Ладно, короче, я пошел. У меня здесь друзья. Ключ пусть будет у тебя. Я приду – постучу. Чтоб мне открыл, понял? Не дай бог, не откроешь… Все, давай.
Пика надел куртку и вышел. Я подошел к окну. Пацан все еще смотрел телевизор, а тетки на кухне уже не было. В другой квартире у окна стоял седой дед с бородой и длинными волосами.